Галина Артемьева - Фата на дереве
Птича улыбалась совершенно дурацкой улыбкой.
Можно было, конечно, начать кокетничать, жеманиться, вопрошать, с чего это он все так решил… Но перед Генкиной откровенностью и обычной его детской открытостью все кокетство выглядело бы ужасной фальшью.
– Знаешь, я какое-то время тоже думала так, как ты сейчас сказал… Вырастем – и все… А потом… Может быть, мы сами не заметили, как выросли? И забыли себя? Подумали, что взрослым детские планы ни к чему?
– Нет, я так не думал… У меня планы были железные. Я просто не ожидал, что «жизнь внесет свои коррективы». Я прямо ошалел, когда узнал. Но что было делать, Мухина? Смирился. И потом встретил свою «половину». Милая такая, нежная, трепетная. Ну, думаю, ладно. Мухину теперь другой защищает. А мне досталась своя судьба. У нас же в семье такой настрой: верность до гроба. Да, дед?
– Да, Геннадий! – веско подтвердил дед. – Только мы пристально приглядывались к той, которой собирались хранить верность.
– Деда, не приглядишься… Не те времена. Вам с временами повезло, вот что я тебе скажу.
– О! В самую точку! Тебе и не снилось, как повезло, – хмыкнул дед.
– У вас свое было, понятно. А у нас – свое. Короче, Мухина, я женился. И очень быстро понял, что оказался женат на жучке.
– На ком? На жучке? – не поняла Птича.
Дед засмеялся.
– На жучке. Жуки такие, знаешь, бывают? Грызут и грызут себе потихоньку. Так всю жизнь, грызя, и проживают. Вот я и жил с таким жучком. Милым, упорным в своем стремлении грызть.
Жучку я нужен был как объект для грызения. И – мало того! Такого, каким я давал себя грызть, жучку не хотелось. Жучок еще и переделывать меня стремился. Ежедневно и неустанно.
Я все делал не так.
Если я лежал с книгой – я делался подлым лентяем. А мне бывает нужно с книгой полежать. У меня в эти моменты лучше всего идеи рождаются, понимаешь?
Я, конечно, неудобный для совместной жизни. Я много зарабатываю, как ни странно. Но в остальном я чудовище. Я все теряю. Забываю вещи. Юбилейные даты. Разбрасываю носки. Одеваюсь не по протоколу. Мне нужна тишина иногда. Чтобы думать. Я не могу весь день, как канарейка, свистать «я тебя люблю»…
Вообще не знаю, как меня земля носит. У меня все неправильно. Не так, как надо. И мой жучок ежечасно мне об этом напоминал. Я поначалу даже как-то старался соответствовать. Не читал при ней. Слушал ее разговоры. Пытался даже в них участвовать как-то. По мере разумения… Но… Не пошло у меня… Не хватило выносливости. Не выдержал я, дед, испытания верности…
– Изменил? – ахнула Птича.
– Нет, Сабиночка, это он на мои пристрастия намекает. Это ирония, – вздохнул дед. – Я тут вчера ему фильм показывал. «Испытание верности» называется. Вот он и шутит так. А мы тогда, в пятидесятых, засматривались. Мы к жизни серьезно относились.
– И мы – серьезно, – вздохнула Птича. – Только она к нам не всегда серьезно относится.
– Вот послушайте, какие слова там в песне поют, – велел дед.
Зазвучала музыка. Знала Птича эту песню. Как и многие песни той поры – с детства на даче звучали они. Бабушка ставила пластинки. Имелась у них радиола…
Не забывай родные дали…[4]
– Это Дунаевский, – сказала Птича.
– Слушай, слушай! – приказал дед.
– Не забывай, – улыбаясь, подпевали все втроем прекрасной песне… – Не забывай…
– Меня дед этой песней уже который день лечит, – признался Геныч.
– Помогает?
– Сама видишь. К тебе мыться пошел. Не к кому-то. О тебе думал.
– Спасибо, – засмеялась Птича. – Ты вовремя…
– Все и всегда в жизни происходит вовремя. Пока человек сам до чего-то важного не дойдет, не дозреет, оно и не случится, – подытожил дед.
– Это точно. Вот я дозрел. Сначала – до понимания, что с жучком всю жизнь не протяну. Или помру от постоянного грызения, или освобожусь.
– Получилось? – с огромным интересом спросила Птича.
– Помереть – не получилось. Как видишь. Стало быть, осуществился второй вариант. Освободился.
– Легко? Твой жучок легко тебя отпустил? – не поверила подруга детства.
– Нет. Так не бывает. Сама знаешь. Она ж приспособилась грызть. То плакала, то в больницу ложилась, а в конце концов подала в суд. На раздел имущества. Требовала заплатить миллионы. Представь, подсчитала, сколько я ей должен за каждый день совместной жизни. За готовку пищи, уборку помещения, стирку в стиральной машине, покупку продуктов, глажку постельного белья и рубашек. Сказала, что считала по расценкам не самым высоким, хотя за высшее качество может поручиться. А я и не знал, что на работу ее принимал, когда женился…
– И что суд?
– А суд решал… Представь, чуть ли не год все это тянулось. Жучок сказала общим знакомым, что хочет полностью разбить мою жизнь… Она почему-то решила, что, если отнимет у меня машину, квартиру, деньги, моя жизнь будет разбита окончательно. В этом весь ее жучкизм.
– Суд был на ее стороне?
– Да не в том даже дело, кто на чьей стороне… Просто время у меня отнимали. Мне делом надо заниматься, а тут полная ерунда. В итоге – вот – я свободен! Машина – жучку, квартиру поделили, ей большая часть – я себе однушку купил. Какой-то еще моральный ущерб выплатил… Двести пятьдесят тысяч морального ущерба почему-то. Правда, она миллион просила.
– А какой ты ущерб нанес?
– Нервы у жучка разболелись. Она справки принесла. Мол, до всего того была здорова, а потом сделалась больна нервами. Мне кажется, судье хотелось от нее отвязаться. А я – на все согласен. За собственную дурость всегда отвечать приходится. Сам нашел, сам женился. Никто не заставлял.
– Сам женился – сам развелся… – снова вздохнул дед. – Легко живете…
– Нелегко, дед. А по-другому не получается.
– Я тоже думала, что на всю жизнь выхожу… И мысли другой не допускала. А теперь вот… – горько вздохнула Птича.
Дед опять поставил свою любимую песню и жестом показал: «Подпевайте».
– Не забывай, что после вьюги всегда опять приходит май, – многозначительно глядя на внука и его подругу, молодым голосом пел академик.
И правда – легче становилось от музыки. Или от слов?..
– Короче, Мухина, видишь, что получается, – задумчиво проговорил Генка. – Получается: за тобой теперь слово и дело.
– Не поняла юмора, – откликнулась Мухина. – Чего «за мной»?
– Ну, твоя очередь, твой ход теперь.
– В смысле?
– Ну, в самом простом и прямом смысле. Давай разводись, исправляй ошибки молодости. А потом восстановим справедливость. И будет нам счастье.
– Я, Геныч, сказала: разведусь. У меня в этом отношении быстрее все прокрутится. У нас брачный договор. И делить нечего: все, что на его имени, – ему. Все мое – мне. А ты про какую справедливость?
