Маша Царева - Жизнь на каблуках

– Почему ты так странно на меня смотришь, Варька?

– Ни по чему, – буркнула я, вместо того чтобы честно сказать: «Потому что влюбилась». – Я пойду, Денис. Неудобно опаздывать.

– Тогда до вечера. Я позвоню.

– До вечера.

…И Вилли, и Наталья уже были в зале. В очередной раз я позавидовала Наташкиной утренней свежести. Розовые щеки, ямочки – ей бы в рекламе зубной пасты сниматься.

– Привет, Варька! Классно выглядишь.

– Попрошу без издевательств. – Я поправила на глазах темные очки. Кто бы знал, как они мне надоели. Я люблю дневной свет, люблю яркие цвета. А вынуждена созерцать окружающий мир в полутонах. В противном случае окружающий мир будет созерцать синяки под моими глазами.

– Нет, правда! – поддержал ее Вилли.

– Вы очень любезны, господа. – Я швырнула куртку прямо на пол.

Наташка смотрела на меня как-то подозрительно. Наконец она спросила:

– Варь, у тебя что, была ночь любви?

– С чего это ты взяла?

– А то по тебе не видно. Кто он?

Я вздохнула. Вообще-то я пока не хотела рассказывать им о возвращении в мою жизнь того, чье имя я столько времени избегала произносить вслух. Но раз она сама об этом заговорила…

– Понимаешь, Натка, тут такое дело… Я встретила одного человека, старого знакомого, и он…

– Его? – выдохнула Наташка. – С ума сошла?

– Наташа, больше всего на свете я ненавижу оправдываться. Не буду этого делать и сейчас. Тем более что не вижу повода. Договорились?

– Ладно, девочки, будет вам, – вмешался Вилли. – В конце концов, мы сегодня собрались здесь не для того, чтобы обсудить моральное уродство возлюбленного нашей Варвары.

Я поперхнулась. Сговорились они, что ли? Наташке я еще могу простить фамильярную жесткость: в конце концов, пару раз она была востребована мною в качестве плакательной жилетки – я имела глупость посвятить ее в перипетии моего странного романа. Но Федоркин-то с какой стати разошелся?! Моральное уродство, видите ли. На его месте я бы вообще о моральном уродстве помолчала. Его мнение даже нельзя наделить статусом «независимая мужская точка зрения». Сами понимаете почему.

– Итак, – невозмутимо продолжил Вилли, – мы все хотим, чтобы Варя танцевала на концерте в «России», так ведь?

– Лично я с этой рыжей мымрой, которую вместо Варьки нашли, вообще здороваться не собираюсь, – горячо поддержала его Наташка.

– Но у Варвары все лицо в синяках. Варя, сними очки, – попросил Федоркин.

Я пожала плечами и подняла очки на лоб. Если ему так хочется, пусть любуется на мои гематомы.

– Замечательно! – воскликнул Федоркин, развернув меня к окну и уставившись на мое лицо.

Замечательно? Странные у него, однако, эстетические предпочтения.

– Объясняю суть моего плана, – важничал Вилли. – Мы должны поменять сценические костюмы. Долой дурацкие кринолины. В них вы, девочки, похожи на малобюджетных снегурочек с детсадовского утренника.

– Ты что? Токарев тебя съест заживо. Он эти костюмы у самого Эдуарда Норкина заказывал. Ткань из Италии везли.

– Не понимаю придыханий по поводу этого Эдуарда Норкина, – раздраженно сказал Вилли. – По-моему, безвкусный тип. Ненавижу его аляповатые тряпки!

Мы с Наташкой переглянулись, а потом не сговариваясь посмотрели на апельсиново-оранжевые кеды Вилли, из-под которых выглядывали зеленые полосатые носки. Согласитесь, крайне странно, когда человек, одетый в лучших традициях Сергея Пенкина, вдруг важно заявляет о своем неприятии вульгарности.

– Новые костюмы придумал мой друг. – Вилли кивнул на приютившийся в углу объемистый пакет.

По тому, как внезапно вспыхнули щеки нашего солиста, я сделала вывод, что под безобидным определением «друг», скорее всего, скрывается как минимум любовник, потенциальный или действующий. Вилли потряс пакетом, и на пол посыпались какие-то не слишком чистые тряпки вида самого отвратительного. Федоркин выхватил из кучи тряпья потертые вельветовые штаны грязно-малинового цвета.

– Вот эти брюки надену я. А у вас будут кепи из такого же материала.

Я брезгливо подцепила пальцем прозрачную шифоновую ткань, на поверку оказавшуюся длинным бессмысленным шарфом.

– Вилли, что это?

– Кажется, я говорил тебе, что меня зовут Виктор, – с улыбкой поправил он. – Не желаю больше отзываться на собачью кличку.

Наташка поперхнулась:

– Зачем же придумал себе такой псевдоним?

– Это была идея Токарева. А я давно подумываю о смене сценического имиджа.

– Кстати, об имидже, – встряла я. – Ты всерьез полагаешь, что мы должны выступать в этих тряпках? По-моему, даже кринолины более удачный вариант.

– Это не тряпки! – звонко возмутился Федоркин. – Это вещи из последней коллекции моего друга, Германа Жирафикова.

– Как? – хмыкнула Натка. – Жирафикова? Никогда о таком не слышала.

– Он пока неизвестный. Это его первая коллекция.

– Вроде бы ты только что сказал, что последняя, – рассмеялась Наташка. – Хотя, судя по вещам, первая и последняя.

– Помолчи, – досадливо оборвал ее Вилли-Виктор и протянул ей поляроидный снимок, с которого улыбался слащавый юнец с блондинистыми волосами ниже плеч, похожий скорее не на кутюрье, а на исполнителя танца семи покрывал.

Я усмехнулась – так вот какой у нашего Федоркина вкус. Любим сладких мальчиков. Похвально, похвально.

– Жирафиков – гений, – серьезно заявил Вилли. – Через несколько лет он будет известнейшим кутюрье страны. А сейчас я решил дать ему шанс.

Я склонилась над сваленными в кучу творениями «гениального» Германа Жирафикова. Создавалось впечатление, что вещички были украдены у какого-то зазевавшегося бомжа. Мятая рубашка с воротничком-стойкой и дырой на рукаве, заляпанная чем-то бурым длинная юбка, плохо простроченный топ, кривоватый, словно вышедший из-под иглы подслеповатой бабули, пиджачок.

– Ладно, Вилли. То есть Виктор. Надеюсь, это шутка.

– Почему? – искренне удивился он.

– Потому, что эти шмотки ужасны.

– Ты не права, – мягко возразил он, – давай примерим. Эта коллекция называется «Прах города». Стиль vintage, очень модно. Жирафиков искал ткани для этих моделей в антикварных лавках.

Я бросила шарф, который держала в руках, обратно на пол. А Натка пробормотала:

– Меня сейчас стошнит. Наверняка эти уродские вещи еще и блохастые. Не хватало подцепить от них какой-нибудь лишай.

– Если не хочешь ничего подцепить, поменьше спи с подозрительными мужчинами! – вышел из себя Вилли. В гневе наш Федоркин был отнюдь не страшен. Румянец, приливший к щекам, делал его моложе лет на десять.

Я подняла с пола длинную полупрозрачную юбку из свалявшихся кружев. Подол был безнадежно заляпан чем-то жирным. Кажется, я даже приметила поблекший круг от испачканного чаем стакана – видимо, на производство «гениальной» юбчонки пошла старая скатерть. И в этой скатерти мне предлагалось выйти на сцену.