Вера Колочкова - Благословение святого Патрика
– Да ты не тушуйся, Лизавета, чего ты… Ишь, как гордо губы-то поджала. Я ж все понимаю, сама молодой была. Даже больше тебе скажу – я совсем не против… Пусть, пусть Ирке рога наставит, ей полезно будет! Но Сашка-то, Сашка… Надо же, не ожидала от своего тюфяка… В толк взять не могу, как у него смелости на интрижку хватило? Видать, шибко припекло… А может, мужицкий инстинкт наконец проснулся. С Иркой-то шибко с инстинктами не забалуешь.
– Вы ошибаетесь, Ангелина Макаровна. Никакой интрижки, как вы выразились, у меня с вашим сыном нет. Давайте, поворачивайтесь на живот, я укол делать буду.
– Ох, ох… Гордая какая… – тяжело заплюхалась старуха на постели, переворачиваясь. – Не промахнись давай с перепугу… А то уколешь перину вместо задницы.
– Не промахнусь, не бойтесь.
– Ой, о-ой… Чего-то больно сегодня… Говорю же – не промахнись! Иль это ты нарочно, из вредности? Не нравится, когда правду-матку в лицо говорят?
– Все, можете опустить рубашку… До свидания, Ангелина Макаровна.
– Постой, как это, до свидания? Погоди, мы еще не договорили…
– А о чем нам еще говорить? Вы сказали, что хотели, я вас послушала. Ответить мне вам нечего. Что еще?
– Так это… Мне сегодня Женька звонила, сказала, завтра уже приезжает.
– Да, я знаю. Мне моя дочь тоже звонила, они купили билеты на самолет.
– Ну?..
– Что – ну?
– Да я имею в виду – как с Сашкой прощаться-то будете? А? Он ведь сразу к жене уедет, как только Женька тут нарисуется! В тот же день! И поминай как звали!
– Чего вы от меня хотите, Ангелина Макаровна, не понимаю?
– А ты не злись! Если не умеешь толком злиться, так помолчи лучше! Иль ответить нечего, да? Ишь, любовнички… Один другого красивше… Нет, как это Сашка-то мой так осмелел, ума не приложу… И ты – такая же овца, не лучше, хоть и злишься сейчас. Как это у вас вышло-то, а, Лизавета? Расскажи, уж больно мне интересно…
Она заколыхалась тяжелым смехом, утирая глаза уголком пододеяльника, потом проговорила с икотой, перемежаемой истерическим нервным всхлипыванием:
– А Ирка… Ирка-то дура… Ой, не могу… Думала, он одними книжками живет… Что и не мужик вроде… Вот тебе, зараза, и получи… Мужик, еще какой мужик оказался, под носом у матери любовницу завел! Чудны дела твои, господи! От смеха же помереть можно…
Вдохнув несколько раз глубоко, старуха откинула одеяло, потерла ладонью грудь. В груди что-то пискнуло напоследок, будто умерли остатки глумливого смеха.
– Ладно, пусть не боится, не буду я Ирке ничего говорить… Так и скажи ему. Уколы-то мне доделаешь, не бросишь меня, когда интересу сюда ходить больше не будет? А я думаю, вот добрая перепелка нашлась… Ходит, уколы старухе делает… И чего ради…
И снова зашлась смехом, уже более тихим, но от того не менее обидным. Внутри у Лизы что-то поднялось тяжелой волной, бросилось гневом в голову – вот бы оборвать этот глумливый смех, грубо, по-хамски, завизжать, затопать ногами… Или чего там делают другие, когда над их чувствами так откровенно измываются? Ведь не молчат же, наверное?!
Вошел Саша, посмотрел ей в лицо, потом перевел взгляд на мать. Все понял, побледнел, хотел что-то сказать, да мать перебила его, махнув рукой:
– Ладно, ладно, не съедай меня глазами-то… Не бойся, ничего я твоей Ирке докладывать не стану. Ты ж мне сын… Лучше посиди с матерью последний вечерок, завтра вон Женька приезжает… Посиди, посиди, что-то у меня после разговора с Лизаветой сердце прихватило… – И, повернувшись к ней, добавила жестко: – А ты иди, Лизавета, иди, мы уж тут сами как-нибудь… Свои у нас разговоры, семейные. Иди…
Она повернулась, вышагнула из спальни в коридор, как солдат на плацу. В прихожей долго возилась с замком, никак не могла открыть, руки дрожали.
– Лиза, я провожу… – услышала за спиной Сашино виноватое.
Полуобернулась, бросила через плечо:
– Не надо, Саш. Правда, не надо…
Замок тут же поддался, рванула на себя дверь, выскочила на лестничную площадку. Даже в глаза на прощание не посмотрела. Побоялась расплакаться…
Уже дома дала волю слезам. Казалось, мыслей в голове не было, одни бездумные слезы. Горькое счастье и слезы – как черствый хлеб с солью, сиротская еда… И все бы ничего, и горькое счастье – тоже счастье, она и на такое согласна! Да только, пожалуйста, без глумления… Трудно чужое глумление пережить, это все равно, что на хлеб с солью толстый слой дегтя намазать. Все-таки есть, есть у старухи талант злого посыла, бьет точно в цель, с ног сшибает. Опасный талант… Бедный Саша, он-то как в этом живет? Выходит, она сейчас и его жизнь оплакивает…
Утром встала с опухшим лицом, постояла у зеркала, вздохнула грустно. Придется с таким лицом на работу идти, ничего не попишешь. И то хорошо, что эта смена с дежурством Марины Петровны не совпадает… Ее колкости она бы уж точно сегодня не вынесла. Задохнулась бы еще под одним «колпаком».
После смены отправилась-таки к Иваницким. Ноги сами несли. Очень хотелось Сашу увидеть – может, в последний раз. Уже походя к подъезду, оглянулась удивленно назад – показалось, позвал кто-то…
– Тетя Лиза! Тетя Лиза, постойте!
Господи, Женя! Бежит за ней по тротуару, волоча за собой чемодан. Догнала, встала рядом, запыхавшись:
– А я за вами от остановки бегу… Зову, зову, а вы все не слышите…
– Прости, Женечка, я немного задумалась. Здравствуй.
– Здравствуйте, теть Лиз! А вы к нам? Вот уж не ожидала… Я думала, вы дома, Машку с пирогами встречаете…
– Да, Жень. Сейчас укол твоей бабушке сделаю и домой пойду. Как долетели?
– Да нормально… Нет, ну какая же вы… суперобязательная, честное слово! Говорила же вам – не надо к ней ходить! Пусть бы медсестру из поликлиники вызывала, если такая вредная! Вот же, как неловко все получилось… Зря только голову вам заморочила…
– Да ничего, Женечка. Ничего. Ну, пойдем, что ли…
Ангелина Макаровна сама открыла им дверь, уставилась на Женьку из-под тяжелого лба, бросила хмуро:
– Ага, заявилась наконец… Рожа бесстыжая… Хочешь без наследства остаться, что ли? А то смотри, мне недолго до нотариуса дойти…
– Бабушка-а-а… – протянула Женька с досадой, чуть насмешливо, – ну не начинай при посторонних, а? Давай потом, бабушка…
– Это кто здесь посторонний? Лизавета, что ль? Так она с некоторых пор вроде и не посторонняя, своя почти… – глянула на нее старуха ехидно. – Ладно, заходите… Пойдем, Лизавета, процедурой займемся… А Сашка в магазин ушел, скоро уже придет, наверное.
Пока они были в старухиной спальне «на процедуре», хлопнула дверь в прихожей, послышалось радостное Женькино, с коротким визгом:
– Папа! Привет! Ой, соскучилась… Папочка, ведь ты простишь меня, да? Понимаешь, ну очень хотелось уехать…
