Его любимая грешница - Элли Лартер
Мне не нравилось плотное черное трико, которое сильно давило в подмышках и промежности, натирая нежную детскую кожу, и сколько бы я ни говорила об этом маме – она отказывалась покупать новое, доказывая, что это мой размер и костюм должен сидеть плотно по фигуре.
Мне не нравился холодный зал, в котором мы занимались, с деревянным полом, на котором было выломано две плитки, и если нога попадала туда – можно было споткнуться или даже получить занозу.
Мне не нравилось ходить босиком. Я чувствовала себя уязвимой.
Мне не нравились танцы, которые мы разучивали, и музыка, под которую мы танцевали. Все мелодии были как будто бы на один лад.
Мне не нравилось ходить туда четыре раза в неделю после школьных занятий: я и так чувствовала себя уставшей и сонной, но надо было быстро перекусывать чем-нибудь, бежать в эту дурацкую спортивную школу, переодеваться в пропахшей потом раздевалке и потом выходить в тесном трико в холодный зал под извечных визгливые вопли тренера.
Моя мама и мамы других девочек почему-то считали, что это нормально, что подобные спартанские условия и строгость преподавателя – это всего лишь спортивная дисциплина, что так и должно быть, что это поможет нам вырасти сильными личностями и добиться успехов на танцевальном поприще.
Не знаю – может, кто-нибудь из моих одногруппниц и стали профессиональными танцовщицами, но в моем случае все закончилось печально: сначала нервный срыв, а потом ангина, которая просто сожрала мой вконец измотанный организм.
Болела я долго – почти месяц, – и чудом не попала в больницу. Когда меня наконец выписали, мама решила, что ходить на танцы я больше не буду. Я была счастлива и совсем скоро заняла освободившееся время ментальной арифметикой и скорочтением. Маму это вполне устроило.
Но какова вероятность, что теперь, десять лет спустя, я вспомню хоть что-то из своих танцевальных уроков, и какова вероятность, что это окажется уместным для подиума с пилоном в стриптиз-клубе?
Понятия не имею...
Я двигаюсь под музыку чисто по наитию, стараясь отключить все чувства, эмоции и мысли и просто слушать ритмы. Как я и ожидала, пилон оказывается очень кстати: хоть я и не умею крутиться на нем и делать трюки, как некоторые другие девушки, зато использую его как статичный реквизит, то скользя по блестящей поверхности затянутыми в перчатки руками, то вдавливая его между грудей или ягодиц, то забрасывая на него ногу, то просто держась за шест, чтобы отклониться назад и прогнуться в пояснице, встряхивая длинными светлыми локонами. Если честно, мне кажется, все это мало похоже на полноценный танец – скорее хаотичные движения в нервных попытках попасть в ритм музыки, – но клиентура клуба то ли слишком пьяна, то ли банально не разбирается в тонкостях танцевального искусства. Так или иначе – я слышу только одобрительные возгласы, аплодисменты и свист.
– Раздевайся! – кричит кто-то из мужчин, и я понимаю, что прошла уже половина моего номера, а я все еще в розовом трико, разве что молнию до пупка спустила... Раздеваться дальше – стыдно, страшно, неловко, но это необходимо, иначе я просто не получу ни одного привата... да и чаевых не получу, а на одной ставке я не смогу отработать долг.
Так что когда очередной мужлан орет пьяным голосом:
– Долой латекс, Барби! – я послушно спускаю молнию до самых трусиков, показывая розовое нижнее белье и тут же получая одобрительные возгласы. Решаю, что лучше закончить побыстрее: раздеться, покрутиться вокруг шеста еще секунд тридцать – и уходить с подиума. Музыка к тому времени как раз закончится.
Так я и поступаю: вытягиваю из длинных плотно прилегающих к коже рукавов сначала одну руку, затем другую, изящно – по крайней мере, мне кажется, что получается изящно, – спускаю купальник по груди и животу, стягиваю его с бедер, а потом позволяю свободно упасть к моим ногам и просто переступаю через него...
В этот момент из пятна света, которое мешает мне видеть посетителей в зале, неожиданно появляется человеческий силуэт, и в первое мгновение я испуганно делаю шаг назад в инстинктивном страхе, что кто-нибудь стащит меня с подиума, но это оказывается клиент с деньгами для чаевых, точнее – с игрушечными купюрами, которые заменяют здесь настоящие.
Такой внутренней валютой в клубе оплачиваются все услуги танцовщиц, напитки и еда: перед пропуском в общий зал клиент получает их в количестве, равном внесенной в кассу реальной сумме. Основная причина замены реальных денег – в том, чтобы стриптизерши и официантки не прятали часть заработка, ведь чтобы получить свою долю реальными деньгами, нужно сначала принести в кассу игрушечные купюры.
Я подставляю бедро мужчине, который подошел с подиуму, и он осторожно просовывает под резинку моих трусиков тысячную купюру, а потом проводит пальцами по моей ноге. Это прикосновение вызывает у меня дрожь отвращения, но я не подаю виду, что мне противно, напротив, улыбаюсь ему и посылаю воздушный поцелуй, продолжая танцевать. Следом подтягивается еще трое клиентов – в общей сложности, я получаю пять тысяч игрушечными купюрами и наконец ухожу за кулисы, где меня ждет Марина.
– Ты отлично выступила, – говорит она с улыбкой.
– Спасибо, – киваю я, а сама думаю: боже, какой же ад! И это был только первый танец из восьми, что я должна исполнить за эту рабочую смену! А если вызовут на приваты – это еще хуже: там ты видишь клиента, разговариваешь с ним, и вы находитесь так близко друг к другу, что он в любой момент может попросить показать грудь или даже не просить, а просто схватить...
– Дэн велел передать, что он присматривает за тобой.
– Что?! – услышав имя мужчины, я тут же оборачиваюсь на Марину. – Что ты сказала?! Так тебя послал Дэн?!
– Да, – она кивает.
– Боже, какое облегчение... – выдыхаю я. – Он где-то здесь?
– Да, только Дионис запретил ему к тебе приближаться.
– И почему я не удивлена, – я закатываю глаза, а потом неожиданно для себя самой обнимаю
