Сесилия Ахерн - Игра в марблс
– Нет, я имею в виду конкретно: это значит закатить шарик не по правилам.
Она изогнула спину, раскинула ноги и засмеялась:
– Закатывай шарик!
Я рухнул рядом с ней на одеяло. Джина дома, в Дублине, сидит на родительском собрании, но, хотя мысль о жене и промелькнула на минуту, насчет морали я особо не страдал. Эта персиковая, эта электрическая девушка – не первая, кого я отведаю после свадьбы.
За исключением того дня, когда малышка Виктория родилась и сразу умерла, а я обжулил Энгюса в «Завоеватель», прямо у крыльца нашего дома, чтобы присвоить его завиток, я никогда в жизни больше не жулил в марблс. И когда я вошел в нее и она вскрикнула, я отнюдь не нуждался в напоминании о том, что в мире марблс я – человек слова, я в точности соблюдаю все правила, но тот, другой я, который без шариков? Всю свою жизнь я только и делаю, что шарю в капусте.
18
Иноземный брильянт
– Привет, – внезапно обращается ко мне женщина, сидящая в соседнем кресле. До той минуты я не замечал ни ее, ни этого кресла, но вдруг – вот она.
Солнце возвратилось, затмение кончилось, все сняли очки, и я тоже, хотя не помню, когда это сделал. Словно мама в последние годы жизни, когда она стала рассеянной и вечно теряла очки, а раньше-то какая была собранная. Эта особенность старения меня не радует, я всегда гордился своей памятью, не путал ни имена, ни лица, всегда мог сказать, где и как познакомился с тем или иным человеком, в какой связи и о чем говорили, а про женщин я даже помнил, как они были одеты. Иногда и сейчас моя память все это мне подсказывает, но отнюдь не всегда. Я понимаю, что так оно происходит с возрастом, и удар, конечно, тут тоже виноват, но по крайней мере здесь за мной ухаживают, я не на работе, где все время нужно припоминать то и се, а не получается. Со многими такое случается, но мне бы это пришлось не по душе.
– Привет, – вежливо отвечаю я.
– Все в порядке? – спрашивает она. – Мне показалось, вы немного расстроены. Надеюсь, по телефону вам не сообщили плохие новости.
Я глянул на свою руку и убедился, что все еще сжимаю в ней мобильник.
– Нет, вовсе нет.
Но что это был за разговор? С кем? Соображай, Фергюс!
– Я говорил с дочерью. Беспокоился за нее, но она в порядке.
Не могу в точности припомнить, о чем была речь, после этого я ненадолго отключился, но что-то мне подсказывает: все в порядке, она в порядке.
– Почему я показался вам грустным? – спрашиваю я.
– У вас на щеках слезы, – мягко отвечает она. – Я села рядом с вами, потому что хотела помочь. Если хотите, я уйду.
– Нет-нет, – поспешно отвечаю я, совсем не хочется, чтобы она уходила. Я пытаюсь припомнить, что могло меня так расстроить в разговоре с Сабриной. Оглядываюсь на Ли, которая смотрит на меня с тревогой, перевожу взгляд на небо и вспоминаю про луну, потом про миниатюрные марблс, которые поместились бы в ее ямочках, потом про то, как луник застрял в ноздре у маленькой Сабрины, и рассказываю эту историю женщине в соседнем кресле. Посмеиваясь, я вспоминаю упрямое личико двухлетней Сабрины, ее красные щеки, ее невероятное упорство: что ни скажи ей, на все «нет». Ей бы сейчас пригодилось это слово, когда она пытается укомандовать троих мальчишек.
Глаза моей слушательницы расширились, словно в испуге.
– Не беспокойтесь, шарик вытащили. Все хорошо.
– Просто эта… история о шарике… а вы… – Она почти заикается. – А вы еще истории про марблс знаете?
Я улыбнулся, немного удивленный таким необычным вопросом, но спасибо, что проявила интерес. Роюсь в памяти, нет ли там еще историй про марблс, откуда бы им взяться, но мне хочется угодить новой знакомой, а она, видимо, готова поболтать. Но вот опять – туман, шторки в моем мозгу плотно задвигаются, и мне остается лишь горестно вздохнуть.
– В детстве вы, наверное, играли в шарики? – мягко подсказывает она.
И внезапное воспоминание откуда ни возьмись. Я улыбаюсь.
– Я расскажу вам, что мне вспомнилось. Нас было семеро братьев, и наша мама, женщина суровая, придумала банку для штрафов – шариками. Стоило кому-нибудь из нас ругнуться, и приходилось отдавать шарик, а это для нас было самое ужасное наказание. Все мы от шариков были без ума. – Точно так? Точно. Я засмеялся: – Помню, как мама выстроила нас в ряд и тыкала деревянной шумовкой каждому в лицо: «Если кто из вас ругнется, на хрен, сразу кладет свой долбаный шарик вот сюда. Поняли?» Ну и как удержаться после такой речи? Первым захохотал Хэмиш, потом я, а там и все остальные. Не помню, был ли там и Джо, может, он еще и не родился. Он редко играл с нами, слишком был мал. Ну и вот, через минуту после маминой речи уже шесть шариков лежало в банке. Разумеется, совсем не самые любимые, прозрачники, побитые и поцарапанные, мама все равно в них не разбиралась. И все же нас тревожила эта банка, высоко на полке, где мы видели эти шарики, а взять не могли. Во всяком случае, меня она тревожила.
– А что ваша мама делала с ними? – спросила соседка, глаза ее блестели, словно от непролитых слез.
Я присмотрелся к ней.
– У вас странный акцент.
Она засмеялась:
– Спасибо на добром слове.
– Ничего плохого не имел в виду. Приятный акцент. Какая-то необычная смесь.
– Германия. И Корк. Переехала в двадцать с хвостиком.
– А!
Я глянул на ее руки – обручального кольца нет, но на другой руке кольцо, похожее на помолвочное, и им она все время поигрывает, полуснимает и надевает обратно.
Она заметила мой взгляд и оставила кольцо в покое.
– Что ваша мама делала с шариками? Она когда-нибудь возвращала их вам?
– Нужно было их заслужить, – усмехнулся я. – Каждый месяц нам предоставлялся шанс вернуть шарики. Их мог выиграть один из нас, тоже своего рода азартная игра, хотя мама, наверное, понимала это иначе. Вполне возможно, мы порой ругались даже нарочно, чтобы повысить ставки в игре. А чтобы заработать шарики, нужно было помогать по дому. Стирать, убирать, и в конце месяца мама решала, кому достанется награда.
– Небезупречное решение, – засмеялась она.
– Вот именно. Ссорились мы из-за этого ужасно. Порой лучше было не выигрывать, а то наподдают тумаков и постараются отобрать каждый свои шарики. С другой стороны, если и это выдержишь – они твои.
– Вы часто выигрывали?
– Всегда.
Она снова смеется. У нее мелодичный смех.
– Первые несколько месяцев я выигрывал постоянно, потому что раз в месяц мама давала мне записку, я шел с ней к аптекарю и приносил от него коричневый бумажный пакет. Я-то не понимал, что внутри, пока братья не просветили: я ношу женские прокладки. Изводили меня, пока я не отказался напрочь хоть в чем-то помогать маме.
