Эллина Наумова - Игра в игру
– Вы напрасно ждали кого-то? – поинтересовалась Лиза для затравки.
От незнакомца прохладным сквознячком исходила растерянность, а не агрессия, что с некоторых пор не умаляло ее писательского достоинства. А раньше не было желаннее подвига, чем мудрым словом усмирить чужую ярость. Но нарвалась раз, другой и однажды выступила перед дочерью с прочувствованной речью: «Машенька, никогда не отдавай людям душу, она им без надобности, у каждого своя есть. Помоги делом, рублем. Если не можешь, не терзайся». – «А-а, понятно, терзания из-за невозможности помочь делом или рублем и есть душа», – ехидно вывело дитя сочинительницы, привыкшее к таким откровениям. «Ты думаешь? – доверчиво спросила Лиза. – Это очень интересно. Мне надо над этим поразмыслить». И она ушла к себе с торжественным видом. Маша только вздохнула – у матери нужно было учиться тому, как не стоит жить.
– Нет. Я возвращался от друга, по пути к метро решил купить бумагу для принтера, – отчитался мужчина. – Набрел на ресторанчик. Почему-то захотелось втянуть ноздрями запах жареной рыбы. А здесь совсем ею не пахнет.
– Да, кондиционеры мощные. Я люблю рыбу, вот сюда и повадилась.
– Давно повадились?
– Не слишком. Раньше обреталась в кафе через дорогу – там отменные шашлыки.
Он мимолетно улыбнулся, будто она подтвердила нечто важное для него. И снова проявил инициативу:
– Меня зовут Сергеем. Позвольте, раз уж я нарушил ваше уединение, предложить вам вина.
– Меня зовут Лизой. Спасибо за предложение, но я не пью ничего, кроме минеральной и сока. Еще не курю – ни активно, ни пассивно.
– Я вам завидую, – не слишком бодро произнес Сергей, но в его глазах вновь мелькнуло удовлетворение.
«Кажется, я оправдываю какие-то его ожидания», – вяло подумалось Лизе. Подошла официантка с ее салатом, приняла заказ нежданного соседа. Писательница не взглянула на еду, демонстрируя, что подождет его.
– Вас что-то гнетет, Лиза?
– «Гнетет» – приятное слово. Давно не слышала его в устной речи, Сергей.
– А в письменной слышали?
Шелковникова рассмеялась – у сидевшего перед ней человека был слух.
– Простите, чем вы занимаетесь? Острите?
– Пишу сценарии. А вы?
– Пишу романы.
– Ого! Рыбак рыбака видит издалека. Это я к тому, что подсел именно к вам…
– В рыбном ресторане.
Теперь засмеялся он.
У столика вновь возникла официантка. И ужин начался.
Едоки изредка обменивались гастрономическими впечатлениями, подчеркнуто не мешали друг другу и старались жевать в одном темпе, чтобы видом бумажника не портить «отстающему» прощание с десертом. Наконец, оба покончили с кофе. Лиза быстро попросила раздельный счет.
Из зала они вышли вместе – не было повода давать другому фору. До закрытия заведения оставалось минут тридцать. Сценаристу направиться бы за бумагой для принтера – голодный обморок больше не грозил. Но он, вероятно, забыл о цели посещения торгового центра. А писательница не сообразила нырнуть в какой-нибудь закуток с дамским бельем, чтобы дать ему возможность откланяться. Поэтому и по лестнице они спускались бок о бок. Теперь набитые рты не мешали им общаться, и Сергей воспользовался этим первым:
– Моя знакомая устроилась переводчицей к американцу на месяц его российской командировки. В ее обязанности входило провожать его в гостиницу. И однажды он принялся уламывать эту красивую молодую женщину отужинать с ним в гостиничном ресторане. Было поздно, они целый день мотались по совещаниям, она устала, у нее болело горло. Но сжалилась. Заказали. Поели, поболтали. Он сказал, что ему пора, оставил деньги за себя и ушел в номер. Она обалдела – цены невероятные, наклевала курочка по зернышку на три тысячи, а в кошельке всего семьсот рублей. Хорошо, что водитель служебной машины из-за пробок отъехал недалеко, вернулся к гостинице, одолжил. Лиза, это преамбула извинения. Официантка смотрела на меня чуть ли не брезгливо, когда вы доставали деньги. А я сразу хотел предложить угостить вас всем, чем пожелаете, не только вином, если приютите за своим столиком. Но не решился продолжать, когда вы отказались выпить.
– И были правы – я не торгую местами рядом с собой, – улыбнулась Лиза. – Я пока способна посидеть напротив культурного человека за свой счет. Надеюсь, вы не собирались предложить истраченное мной на еду теперь же наличными?
– Не собирался. Но, если не возражаете, я провожу вас до подъезда, – все еще смущенно щурился Сергей.
Надо было изживать его неловкость, в этом «надо» – вся Лиза. И, не успев прикинуть, довольна ли неожиданным эскортом, она не позволила себе ломаться:
– Буду вам только благодарна. Начитаешься, что во дворах в сумерках творится, так перестанешь отказываться от провожатых. Верите, никогда никого не боялась, полагала, что и с животными удается договориться спокойным тоном. Но в последнее время как-то не по себе углы срезать.
Они выбрались на улицу. Лето с юным нахальством ущемляло тьму в правах, и сердобольная романистка вполне обошлась бы без попутчика, который, следуя ее же теории дворовых рисков, мог оказаться и грабителем, и насильником, и убийцей. Но после бурной поддержки Сергеева начинания отказ в нем участвовать был бы проявлением вздорности характера. И Лиза решила не портить случайно произведенное впечатление уравновешенной особы. Но Сергей почему-то хотел ее растормошить. И начал прямо спрашивать про житье-бытье. «Материал нужен? Эскиз с натуры? Интересно, он мой образ в «мыло» или в ситком прочит? – резвилась на полянке цинизма писательница. – Мог бы и придумать мне биографию. Неужели лень? Или работает поточным методом и не успевает ни черта? А поведаю-ка я ему про свою алкогольную зависимость из-за незадавшейся карьеры. Отмалчиваться все равно не смогу, откровенничать не тянет. Поверит или нет?» То, что Сергей – первый встречный, то, что он – мужчина, ее не волновало.
Тут всего лишь выявилась еще одна своеобразная черта характера Лизы Шелковниковой, который всегда бежал вместе с ней вперед, не разбирая дороги. Она чувствовала себя женщиной только с тем, в кого сегодня была влюблена, с кем делила постель. И лишь его признавала мужчиной. Все остальные являлись для нее просто людьми: обусловленные их полом особенности представлялись ей качествами личностей. Посему во взаимоотношениях она ориентировалась не на различия в физиологии и психологии, но на то общее, что свойственно человекам. Это приводило к множеству недоразумений, но ее собственная откровенность пресекалась отсутствием интереса собеседника к теме и ничем другим. И никому не удалось объяснить ей, почему не зазорно справлять нужду или менять одежду в присутствии однополых существ. Стыд был для писательницы категорией нравственной. Не одна подруга слышала от нее: «Ты стыдишься своего толстого живота? Глупости. Стыдись чревоугодия».
