Мэриан Кайз - Не учите меня жить!
— Здоровый образ жизни, Люси Салливан, вот что главное. Да еще сделка, которую я заключил с дьяволом.
— Что за сделка?
Как же он мне нравился, как мне было весело!
— Не стареть ни на год из тех девятисот, что я тебя дожидался, но, если я сделаю хотя бы шаг, чтобы заполучить постоянную работу, то немедленно одряхлею и умру.
— Забавно, — сказала я. — Именно это происходит со мной всякий раз, как я иду на работу, но мне не приходилось девятьсот лет ждать, когда это произойдет.
— Неужели ты ходишь на службу? — в ужасе спросил он. — Бедная, бедная Люси, милая моя девочка, как же это? Ты вообще не должна работать. Тебе следует проводить дни, лежа в мягкой постели в золотом платье, поглощать конфеты и благосклонно принимать поклонение своих обожателей.
— Всю жизнь об этом мечтаю, — искренне призналась я.
— Чудесно, — воодушевленно кивнул он. — К слову, о мягкой постели… С моей стороны будет очень большой наглостью предложить проводить тебя домой?
Я открыла рот, чувствуя легкое головокружение от тревоги.
— Прости меня, Люси Салливан, — патетически воскликнул он, больно сжав мой локоть. — Не могу поверить, что я такое сказал. Прошу тебя, прошу, сотри мои слова из памяти, постарайся забыть, что я вообще их говорил, что с моих губ сорвалось столь бесстыдное предложение. Разрази меня гром! Удара молнии, пожалуй, и то будет мало.
— Все в порядке, — успокоила я его, тронутая глубиной его раскаяния. Если он так смутился, значит, у него нет привычки навязываться в гости к дамам, с которыми едва знаком?
— Нет, не все в порядке, — возразил он. — Как у меня язык повернулся сказать подобное такой женщине, как ты? Сейчас я скроюсь, сгину с глаз твоих и прошу тебя забыть, что мы были знакомы. Больше я ничего не могу для тебя сделать. Прощай, Люси Салливан.
— Не надо, не исчезай, — заволновалась я, пока не зная, хочется ли мне спать с ним. Чтобы он ушел, не хотелось точно.
— Ты желаешь, чтобы я остался, Люси Салливан? — не скрывая беспокойства, спросил он.
— Да!
— Ну, если не шутишь… побудь здесь, а я сбегаю за курткой.
— Но…
Господи боже! Я-то хотела, чтобы он остался со мной здесь, на вечеринке, и развлекал меня дальше, а он, похоже, решил, что я пригласила его остаться в моей мягкой постели, и теперь мне предстояло объяснить ему это заблуждение и свести его появление в моей квартире к обычному незапланированному визиту. А вдруг он обидится?
Он обернулся значительно быстрее, чем в тот раз, и уже стоял передо мною с ворохом шарфов, курткой и свитером под мышкой.
— Я готов, Люси Салливан.
Да уж наверное, нервно сглатывая, подумала я.
— Только, Люси… вот что…
— Что еще?
— Не знаю, хватит ли у меня денег, чтобы полностью заплатить мою долю за такси. Лэдброк-гров ведь неблизко отсюда?
— А сколько у тебя есть?
Он выгреб из кармана пригоршню мелочи.
— Ну-ка, посмотрим: четыре фунта… пять фунтов… нет, прошу прощения, это песеты. Пять песет, десятицентовик, чудотворный образок и семь, восемь, девять, одиннадцать пенсов!
— Ладно, сойдет, — рассмеялась я. Чего я, в конце концов, ждала? Мечтать о встрече с бедным музыкантом, а потом сетовать, что у него нет денег?
— За мной не заржавеет, Люси. Я отдам, как только получу свои законные миллионы.
21
На Лэдброк-гров мы приехали очень не скоро. В такси держались за руки, но пока не целовались. Я понимала, что это — вопрос времени, и страшно нервничала. Точнее, пребывала в нервном возбуждении.
Гас упорно стремился втянуть таксиста в беседу, задавал ему всевозможные вопросы типа «кто был наиболее известный из ваших пассажиров», потом «наименее известный из ваших пассажиров», нес еще какую-то чепуху и замолчал только после того, как где-то в районе Фулхэма тот резко затормозил и в лаконичных, но емких выражениях предупредил нас, что, если Гас немедленно не заткнется, мы оба можем освободить салон, топать пешком, куда нам надо, и обмениваться путевыми впечатлениями сколько влезет.
За такси заплатила я, но Гас насильно всучил мне свою пригоршню иностранной мелочи.
— Зачем они мне? Не надо, — протестовала я.
— Возьми, Люси, — настаивал он, прибавив с немалой долей иронии: — У меня, знаешь, тоже своя гордость имеется.
Я долго возилась с ключом, пытаясь открыть входную дверь.
Мы наконец вошли в квартиру, я предложила выпить чаю, но Гаса чай не интересовал.
— Люси, я страшно устал, — простонал он. — Мы пойдем спать?
О господи! Я знала, что это значит.
Меня беспокоило слишком многое, проблема контрацепции не в последнюю очередь, а Гас, похоже, был не в том состоянии, чтобы заботиться о таких вещах. И не только заботиться, но даже просто думать. Возможно, когда он не пьян, то способен отвечать за свои поступки, — хотя на это я особой надежды не имела, — но сейчас, кажется, пришла моя очередь мыслить здраво и думать о последствиях. Не то чтобы я возражала: как известно, в моем вкусе мужчины неразумные, дикие и необузданные.
— Так как же, Люси? — улыбнулся мой герой.
— Конечно! — насколько могла беззаботно, весело и спокойно ответила я, стараясь казаться уверенной в себе женщиной. Потом испугалась, не слишком ли я настойчива и разнузданна. Я вовсе не хотела, чтобы он увидел, какой я на самом деле клубок нервов, но заставлять его думать, что я умираю от желания отправиться с ним в постель, тоже лишнее.
— Ну что, пошли, — промямлила я, надеясь, что мой тон близок к нейтральному.
Я понимала, что веду себя не совсем разумно. Пригласила совершенно незнакомого человека, незнакомого мужчину, притом очень странного, в пустую квартиру. Если меня изнасилуют, ограбят и убьют, кроме себя самой, винить будет некого. Хотя по поведению Гаса было не похоже, что он настроен на насилие и грабеж. Он увлеченно кружил по моей спальне, совал нос во все по очереди ящики, читал валявшиеся повсюду счета, восхищался, как у меня уютно.
— Настоящий камин! — восторгался он. — Люси Салливан, ты хоть понимаешь, что это значит?
— А что это значит?
— Что мы должны поставить перед ним стулья, сидеть, любоваться пляской языков пламени и рассказывать истории.
— Да, но, видишь ли, мы камином не пользуемся, потому что дымоход надо…
Но он уже не слушал, ибо открыл мой платяной шкаф и самозабвенно перебирал вешалки.
— Ага! Грубый домотканый плащ, — воскликнул он, вытаскивая оттуда мое старое пальто, длинное бархатное, с капюшоном. — Что скажешь?
Он примерил пальто (и, честно говоря, кажется, больше ничего ему на себя надевать не хотелось), нахлобучил капюшон и встал перед зеркалом, запахнув полы.
— Замечательно, — рассмеялась я. — Вылитый ты.
