Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок

В последнюю неделю перед отъездом я на самом деле ни на что не обращал внимания. Не знал имен лидеров политических и общественных течений. Не задумывался о людях, которые под страхом смертной казни вступали в борьбу с режимом. Semana Trágica — Трагическая неделя, как ее назовут позже, — прелюдия к насилию в предстоящие десятилетия. Я же был погружен в собственный мир, мир виолончели. И вовсе не уверен, что меня сильно угнетало собственное отсутствие интереса к реальным событиям, напротив, я гордился этим — пьянящая, но вводящая в самообман самоуверенность, какую может позволить себе разве что юность.

ЧАСТЬ III. Мадрид, 1909

Глава 8

— Не упоминай о Барселоне, — предупредила меня похожая на осу дама в наряде из желтого атласа и черных кружев, когда мы стояли в прихожей дворца.

— Совсем не упоминай о Каталонии, — добавила пожилая женщина. В ее волосах алели атласные цветы, в руках она держала веер, подобранный в тон корсету красного гофрированного платья.

— На поездах здесь никто не ездит, — верещала похожая на осу дама. Она даже думать боится о том, что железнодорожные пути могут взорвать. Ведь она ездила по этим самым рельсам — именно по этим самым — в своем личном вагоне.

«Нет Барселоне, нет Каталонии, нет поезду», — думал я.

Граф отделился от толпы женщин и двинулся ко мне с вытянутой вперед рукой, шел он удивительно легко для почти слепого человека.

— Музыка, мистер Фелю, — это все, о чем вы должны говорить.

Граф повел меня в кабинет, по пути кивком головы приветствуя стражников с алебардами. Обставлен кабинет был со вкусом, как и те комнаты, по которым мы проходили. С расписных потолков, где среди пышных облаков парил херувим, на гроздях атласных лент свисали канделябры.

Какой-то мужчина представил графа. Граф представил меня. Дамы расселись вдоль стены. Мария-Кристина, королева-мать, указала мне на мягкое, обитое гобеленом кресло. Чтобы сесть в него, мне пришлось слегка подпрыгнуть, и мои ступни болтались на весу. Две небольшие собачки с глазами-маслинами навыкате осторожно покрутились возле меня и улеглись в ногах своей госпожи.

— Надеюсь, ты нормально доехал? — спросила королева-мать, размеренно произнося каждое слово. У нее был длинный узкий нос, тонкие губы и пепельные брови; седые волосы забраны в плотный пучок. Казалось, из нее была выжата каждая унция цвета, а вместе с ним и жизни. Ее тонкую талию обхватывал тугой корсаж цвета слоновой кости.

Не зная, что ей ответить, чтобы избежать при этом упоминания о поезде, я слегка пожал плечами — случайное, усталое подергивание, которое она приняла за ответ.

— Я с нетерпением жду вашего выступления с очаровательной дочерью Конде Гусмана. А пока, — продолжала она, произнося эти слова с большим, казалось, трудом, — не будем касаться этой темы. Говорить о музыке, которой ни разу не слышал, почти так же глупо, как толковать о блюде, которого не пробовал, не так ли? Расскажи-ка мне о себе.

Перебирая в уме варианты возможного ответа, отбрасывая неудачные, я быстро оглянулся, точно в поисках подсказки, и послал умоляющий взгляд графу — но напрасно. Я поднял глаза к потолку, и мое внимание целиком поглотил сюжет росписи: сильные, атлетические руки, детские попки, развевающиеся туники. Я стоял истуканом, не в состоянии отвести взгляда от этой картины. Слепцу бы повезло больше, будь он на моем месте.

Покашливание графа вернуло меня в реальность. Королева-мать глядела куда-то мимо меня.

— Один человек посоветовал мне предложить тебе содержание, — услышал я ее голос. — Он верит, что ты прославишь свою страну.

Я опять не знал, что ответить: музыки касаться нельзя, она недвусмысленно дала это понять.

— Так откуда ты? — произнесла она, повысив голос.

Только не Барселона, только не Каталония.

— Я жил недалеко от моря, ваше величество, — заикаясь проговорил я.

Она так сжала губы, что кожа на ее подбородке стала подрагивать.

— И что же это за море?

— Средиземное.

Послышалось шуршание — шорох жестких дамских платьев; женщины зашевелились, едва сдерживая хихиканье.

— А твой отец, чем он занимается?

— Таможенный инспектор, — выпалил я, радуясь, что разговор перешел на безопасную тему. Для настоящей же радости причины не было. — Он умер. На Кубе. Это было большое горе для семьи.

— Уверена, он достойно служил Испании. — Однако и этого ей было недостаточно. — А твоя мать? Она тоже жила на Кубе?

— Нет, в Каталонии. — Мой голос дрогнул. — Да, она выросла в колонии, но позже уехала оттуда.

— Чудесно. И где ей нравилось больше?

Я снова как воды в рот набрал, но глубокие, темные глаза королевы-матери, казалось, требовали от меня честных ответов. Спотыкаясь на каждом слове, я выдавил из себя:

— Маминого дядю казнили. К тому же в тех краях много всяких болезней. Она не хотела возвращаться туда. Даже когда папа был еще жив. В Испании ей, разумеется, лучше.

За моей спиной раздался голос графа, я оглянулся — за локоть его придерживала осиная дама.

— Фелю, но почему ты ничего не говоришь о занятиях музыкой? — неуверенно произнес он.

Королева-мать жестом велела ему отойти. Две собачонки засуетились подле ее ног, коготки их маленьких черных лапок возбужденно стучали по полу.

— И все же меня больше интересует, что собой представляет этот мальчик, даже если где-то рядом находится его виолончель.

— Но у меня нет своей виолончели, — смущенно пробормотал я.

— Как так?

Граф положил руку мне на плечо, тем самым давая понять, что мне следует помолчать, но королева-мать успела услышать мои слова.

— Что ж, если нужно, королевский скрипичный мастер сделает тебе виолончель. Это будет мой подарок по случаю твоего приезда в Мадрид. Разумеется, если ты не настаиваешь на немецком или итальянском инструменте.

— О! Я предпочитаю испанскую виолончель. Благодарю вас.

— Очень хорошо, — сказала она, довольная тем, что разговор закончился эффектной нотой.

Граф Гусман велел мне повторить разговор с королевой-матерью для графини, когда я присоединился к своему новому учителю и его жене на обеде в их королевских апартаментах. Так было не один раз в течение последующих лет, после чего я возвращался в небольшую комнату этажом выше, которую делил с юношей из небольшого городка под Лиссабоном, обучающимся на архитектора.

— Прекрасно, по крайней мере, мы всегда будем знать, о чем думает этот мальчик, — засмеялась графиня. — В отличие от бывших учеников маэстро Гусмана.