Хенк Райан - Прайм-тайм
Сейчас самое время отправиться на парковку, но во мне неожиданно просыпается совесть, возмущенная моим намерением прошмыгнуть на похороны незнакомца. Она подвергает сомнению все мои цели и призывает на помощь моральные принципы, так что теперь я думаю только о том, как бы поскорее убраться отсюда. Это омерзительно — так вмешиваться в личную жизнь людей. Вот почему репортеров все ненавидят. Вот он, карающий, роковой билет в ад и вечное проклятие, который нельзя ни вернуть, ни обменять.
Но я еще могу спастись. Мне только нужно признаться в том, что я ошиблась. Я перепутала место, простите меня, я искала другую службу. Мне так жаль, всем пока, уже ухожу.
Но ведь надо же узнать…
Поднимаю взгляд и вижу, что работник кладбища указывает мне на свободное место. Подчиняясь ему, запираю здравый смысл в бардачок и вылезаю из машины.
Разместившись среди рядов складных стульев, стараюсь прятаться за старым кленом. Вроде бы меня никто не замечает, но проблема в том, что я вижу только спины людей, что никак не помогает мне в поиске подозреваемых.
Священник отрывается от Библии и обводит суровым взглядом собравшихся, осуждающе прищуриваясь. Гости встревоженно и печально переглядываются. И тут до меня доходит почему — у кого-то названивает телефон: сигнал приглушенный, но, все равно, какая, однако, невоспитанность и непростительное неуважение к бедному…
Шарю в сумочке, проворно откатываясь за дерево. Это мой телефон. С трудом пробравшись рукой через барахло в сумке, жму отбой, не глядя на определитель номера. Прекрасная работа, язвительно поздравляю я себя. Безупречно.
Прислоняюсь к дереву, переводя дыхание. После минутной паузы священник продолжает. Я жду, что какие-нибудь телохранители в черных костюмах выведут меня под белы рученьки и пустят кувырком с кладбищенского холма. И тогда все мои сбережения, включая накопления на пластическую операцию, пойдут в кошельки адвокатов и оплатят огромный штраф за незаконное проникновение на территорию.
Осторожно высовываюсь из-за дерева и озираюсь в поисках рыщущих поблизости охранников. Но священник уже склонился к книге, и, судя по всему, чтение подходит к концу. Гости, кажется, погружены в скорбь, и звонок мобильного им не помешал. Никаких вышибал на горизонте.
Подключаюсь к нестройному «аминь», после чего наблюдаю, как скорбящие подходят попрощаться с покойником, скрытым от их глаз под крышкой гроба. Я почти что в безопасности. Никакие судебные тяжбы с кричащими заголовками в прессе мне больше не грозят. Просто подожду конца похорон и притворюсь, будто ничего этого со мной не случалось. Да, никого из знакомых мне здесь заметить не пришлось, и это полный облом, но, по крайней мере, меня хотя бы никто не узнал.
— Чарли Макнэлли?
Ко мне приближается, аккуратно ступая по увядшей лужайке, усыпанной листьями, какая-то бабулька с кротким взглядом, которая знает меня по имени.
— Чарли Макнэлли, репортер с «Третьего канала»? — повторяет она.
Так и знала. Сейчас она начнет загонять мне про то, насколько лучше я выгляжу вживую, чем по телевизору, про то, что камера добавляет десяток лет и десяток килограммов, как будто я и сама об этом не знаю. Конечно, я признательна своим поклонникам, но нужно поскорее уносить отсюда ноги.
— Да? — Десять секунд. У нее есть десять секунд.
Бабуля не перестает улыбаться, однако возле нее маячат два прислужника в темных костюмах. Подозрительно похожие на кладбищенских вышибал, которых я так боялась. Эти типы окружают ее с двух сторон и наступают на меня, подобные упитанным роботам, запрограммированным на борьбу и защиту любой ценой.
Старческое благодушие исчезает из ее взгляда. Из-под полоски черного платка виднеется седина — это-то меня и сбило с толку. Однако теперь ее выдают слишком высоко поднятые брови и туго натянутая кожа. Нарисованное косметикой лицо ожесточается, а глаза превращаются в узкие щелочки, пронизывающие меня брезгливым взглядом.
Это явно не поклонница.
— Мисс Макнэлли, — с ледяной улыбкой произносит женщина. — Я Андреа Гримс Браун. — Роботов она мне не представляет.
Думай, думай, думай. Андреа Гримс… Тем временем она продолжает:
— Не знала, что вы были знакомы с Мэком Бриггсом. — Браун замолкает в ожидании ответа.
Андреа Гримс… Ну же, я ведь знаю это имя. Не могу вспомнить откуда. Тихонько отступаю в направлении «джипа», но Браун со своими поводырями увязывается за мной.
Наконец я внутренне собираюсь. Кто она вообще такая и с какой стати позволяет себе задавать мне вопросы? Я здесь репортер. И вопросы задаю я. Я вполне вправе находиться здесь. В каком-то роде. А лучшая защита — нападение.
Останавливаюсь и гляжу на нее сверху вниз.
— Я могу вам чем-то помочь? — Эта фраза вовсе ничего не значит, она просто часть моей беспроигрышной системы, которая поможет мне застать ее врасплох и выведать, что ей от меня нужно.
Не помогает.
Браун преграждает мне путь и продолжает допрос:
— Итак, вы знали Мэка Бриггса? И как вы познакомились?
Ничего, я тоже умею играть по этим правилам.
— Прошу прощения, — вежливо начинаю я, превозмогая себя. — Мисс… Браун, правильно? Вы подруга мистера Бриггса? Мои соболезнования. Может быть, вы хотите что-то поведать зрителям нашего канала? — Быстро вынимаю блокнот, словно собираясь записывать. — По поводу его безвременной кончины? — Пожалуй, мне отлично удается вписаться в стереотип репортера.
Она снова улыбается, напоминая удава из «Маугли», и постукивает молитвенником по ладони в золотой перчатке. Не знаю почему, но это выглядит поистине угрожающе — поверить не могу, что сначала приняла эту гадюку за добрую бабулю.
— Вам не нужен мой комментарий, мисс Макнэлли, — отвечает она. — На самом деле я даже уверена, что вы бы ни за что не хотели увидеть меня еще раз. Но на всякий случай сообщаю вам, что никаких комментариев вы здесь не получите. Ни по поводу Мэка Бриггса. Ни по поводу вашего приятеля Брэда Формана.
Открываю рот, порываясь спросить, откуда она знает о Брэде Формане, но жест ее руки повелевает мне молчать.
— Мисс Макнэлли, давайте побыстрее уладим это дело. Понятия не имею о том, что вы там о себе возомнили, но вы вообще ничего не знаете. Кроме того, позволю себе напомнить, мы очень близко дружим с владельцем вашего телеканала, и могу вас заверить, отношения со мной для мистера Максвелла Стерна Денекампа гораздо важнее работы любого репортера.
Снова пытаюсь возразить, однако властная рука вздымается и на этот раз.
— На этом у меня все, мисс Макнэлли, — произносит Браун. С этими словами она резко отворачивается и шагает прочь, сопровождаемая двоими вышибалами.
