Лариса Райт - И все-таки это судьба (сборник)
– Простите, где я могу найти Дину Дмитриевну? – спросила Лиза девушку в синем пальто.
– Это я, – прозвучал несколько растерянный ответ.
– Вы?! – Лиза тоже растеряна. – А он говорил: «Ничего особенного». Впрочем, неважно. Мой муж сказал, что договорился с вами о занятиях с дочкой и обещал прийти на субботник.
– Ваш муж? – Голос синего пальто растерялся еще больше. Уж не крутит ли она шуры-муры с мужем Зайчика и с Милиным, кстати, названым женихом.
– Да. Позавчера, помните? Он заходил. Сказал, у вас еще собрание какое-то было.
– Да-да.
– Ну так он обещал вам на субботник прийти, а не смог. Поэтому я вместо него.
– Не смог? – В голосе больше любопытства, чем расстройства. Вряд ли речь может идти о романе.
– Нет, у него срочная операция.
– Он заболел? – простое человеческое участие.
– Да нет, что вы?! Он врач, он сам оперирует. – Нет никакого романа. Близкие люди обычно имеют представление о профессиях друг друга. – В общем, я вместо него пришла. Отрабатывать. Тем более я тоже хочу, чтобы Аленка играла. А Володе как-то все равно. Он к классике равнодушен. Всё больше джаз, рок.
– Он что-то такое говорил.
– Знаете, мы не сходимся во многом. Скорее, расходимся. То есть расходимся в прямом смысле. Все никак не можем поставить точку. – «И Алка, значит, хотела, чтобы этой эффектной точкой стала я?» Мила стоит столбом на месте, боясь шевельнуться и выдать свое присутствие. – Но рано или поздно Володя, наверное, съедет, и вы будете приходить только в мой дом. Так что правильно, если я сейчас отработаю за мужа. Точнее, наверное, за бывшего мужа. Он уже не мой. Да и дочка, честно говоря, не его.
Девушка в синем пальто – Дина Дмитриевна – смотрела на Зайчика, широко открыв глаза. Еще бы не открыть, когда приходят и тебе такое вываливают. Вроде посторонний человек. Значит, болит у Зайчика. Болит, и еще как. А Мила не хочет быть причиной чужой боли. Хорошо, что он не пришел. Правильно. Мила развернулась и пошла к воротам. Шагнула за калитку, в задумчивости побрела к машине, села за руль, включила двигатель. Хотела уже тронуться с места, как вдруг в боковое стекло требовательно застучал какой-то парень. Проверила замки – заблокированы, опустила окно.
– Девушка, куда вы поедете? У вас правое заднее спущено совершенно.
– Как?! Быть не может. – Она приехала на четырех отлично накачанных колесах.
– Да запросто может. У нас тут не шибко любят, когда чужаки паркуются. Не пройти – не проехать.
– А как же детей в школу возить?
– Но у вас-то нет ребенка.
– Следят, что ли? Просто мафия какая-то! – возмутилась Мила.
– Да не переживайте. Сейчас я своего коня выгоню, вмиг вас в сервис доставим.
Они поехали в техцентр, где новый знакомый, Кирилл, угостил Милу кофе и, к большому ее смущению, оплатил ремонт колеса, не принимая никаких возражений. А в знак благодарности потребовал поехать домой, переодеться и составить ему компанию за обедом «в приличном ресторанчике и на вечернем спектакле «Современника». Потом еще был ужин и дорога домой, когда треп ни о чем и обо всем. И так легко на душе, и хорошо, и волнительно, и одновременно очень спокойно от осознания: «Вот он – твой человек». А еще был поцелуй. Просто дружеский, в щеку. Но такой нежный и многообещающий. И, конечно, вопрос: «Что вы делаете завтра?» И Алкин требовательный звонок:
– Ну, как все прошло?
– Чудесно.
– Правда? Ты познакомилась?!
– Да. Спасибо, Алуська!
ВладимирЕго вызвали в шесть утра. Опухоль у больной пережала нервы, и была угроза полной парализации. Очень многие предпочтут смерть подобному существованию. Так что он боролся. Боролся не только за жизнь, но и за движение, за мощь, за полную победу. В операционной играл Эллингтон. Его любимый Дюк. Говорили, что они даже чем-то похожи. Конечно, не цветом кожи. И вообще, дело было не во внешности. Просто природный аристократизм и безупречность манер делали свое дело. А еще у обоих были талантливые руки. Руки Эллингтона извлекали чудесные звуки, руки Владимира Вихрова – отвратительные злокачественные опухоли. Эти пары рук лечили людей. Руки Дюка – душу, руки Володи – тело. Одно без другого немыслимо и никчемно. У них было много общего, в одном только они разнились: Вихров, в отличие от своего известного кумира, никогда не был ни обольстителем, ни тонким льстецом, ни знатоком женщин. Хотя сам женщинам нравился всегда. Они находили его привлекательным. Скорее, оттого, что никогда он не казался доступным. Из серии «чем меньше женщину мы любим…» Был Вихров человеком цельным и верным. И когда что-то не складывалось, очень долго пытался сложить и исправить. Потому что считал это своей виной, своим промахом, своей недоработкой. Женщина что? Она слабая, ранимая, хрупкая. Она ждет и внимает, а он должен оправдать ожидания, ответить на них, отозваться. Он пытался, но голоса его никогда не хватало в полной мере. Его всегда перекрывал звучащий в операционной Эллингтон. Жена ждет с билетами на концерт, а Вихров оперирует. Забронирован отпуск, а у Вихрова срочный больной, или симпозиум, или консультация на другом конце земного шара. Юбилей тещи, а у Вихрова защита аспиранта. И так копятся обиды, непонимание, горькие мысли.
Вихров никогда не винил своих жен. Во всем только себя. Женщинам было на что обижаться. Они тоже работали, а еще вели дом, хозяйство, рожали детей, воспитывали их. И за Вихровым, кстати, ухаживали. Обстирывали, обглаживали, кормили, ублажали в постели, а куда же без этого? И взамен хотели не так уж много по человеческим меркам. Просто вместе съездить в отпуск, сходить к маме на день рождения или к ребенку на концерт, или просто в кино, в конце концов. Такое, конечно, случалось, но крайне редко. Как сказала первая жена:
– Я давно смирилась с тем, что работа у тебя на первом месте, но, прости, никак не могу смириться с тем, что она у тебя и на втором, и на третьем, и на десятом.
Вихрову нужна была женщина не просто терпеливая, а очень терпеливая, счастливая только тем, что ее жизнь изредка наполняется его присутствием. Сначала Владимир думал, что Лиза как раз из таких, и то, что не сложилось в первом браке, сложится с этой милой женщиной, которая носит детскую и мягкую фамилию Зайчик. Но Заяц оказался хищным. Он не хотел немного вихровского времени и не желал довольствоваться «капустой», которой Вихров для жены никогда не жалел. Заяц грустнел, мрачнел и замыкался в себе. Трудно было признаться самим себе, что страсть ушла, а на смену ей вместо глубокого чувства пришло раздражение и усталость от неоправданных надежд и несбывшейся мечты о крепком семейном счастье.
