Иосиф Гольман - Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи
Пистолет, кстати, добавлял проблем, хотя и без него хватало. Зачем парни это сделали, неясно. Тем более сами же выбросили ненужную увесистую железку в заброшенный колодец. Но обвинение в хищении оружия добавилось.
Милиции понаехало – когда труп обнаружили – видимо-невидимо. Не только районное, но и областное начальство прибыло. Отрабатывали разные версии. Трясли даже архангельское преступное сообщество – может, крышевание местных не поделили? Искали среди «транзитных» – в ту зиму бежали два опасных преступника. Но их путь явно не лежал через Любино и окрестности.
Постепенно колесо розыскных усилий, сначала активно раскрутившись, начало сбавлять обороты. Чуть не всех подозрительных проверили. Безрезультатно.
Лешку тоже проверяли, хоть и не считали его сильно подозрительным – уж больно мал и неказист. Велик, может, и сопрет, но чтоб на убийство… Дурачка Ваську вообще не тронули.
Сразу разобрались в этой ситуации только Анна с Виктором да бабушка Марья. И сына своего знали. И пропажу ружья невозможно было не обнаружить.
Холодный ужас поселился в их сердцах.
Но не в сердце Лешки. Он даже повеселел, особенно когда понял, что убийство раскрыто не будет. Себя виноватым не считал: восемнадцать лет Алексей Васильевич готовил свою смерть. Лешка – лишь исполнитель. Спусковой крючок. А нажал на него оголтелый майор сам, это был его выбор.
Анна и Виктор даже не могли толком поговорить с сыном. Он просто не отвечал на вопросы.
В этих условиях приняли решение – оставить все как есть. Тем более что природа была на их стороне, уничтожив следы и улики. Анна Ивановна даже в церковь стала ходить, чего раньше не делала. Замаливала ужасный поступок сына. Просила Всевышнего перевести его грех на нее, это ведь она его не так воспитала, не так научила жизни. С мужем договорились, что если когда-нибудь речь зайдет о ружье, то ружье у них украли. Поскольку никто из них не охотится, заметили не сразу. Кто и когда украл – не знают.
Пока предосторожности были излишни – никто ничем у них не интересовался.
Впрочем, всех подробностей бабушка Марья не знала. Или, по крайней мере, не стала Ольге рассказывать. А рассказала она про то, как жуткая тайна выплыла на поверхность.
Мать дурачка Васьки, Вера Антоновна, сильно пьющая женщина, велела сыну зарезать курицу. Тот послушно взял топор, вышел на улицу и… вернулся домой.
– Не буду, – сказал он матери.
Та взъярилась: даже дурак перестал ее слушаться! Поняв, что сын все равно не выполнит приказа, взяла топор сама.
– Иди поймай, – велела она Ваське.
Тот не стал отказываться, пошел, поймал пеструшку. Отдал матери. Женщина одним ударом отсекла несчастной голову. Кровь фонтаном окропила белый снег.
Обычная деревенская картина, даже драмой не назовешь.
Вроде бы и вся история.
Мать уже ушла в дом ощипывать, пока теплая, птицу, а Васька все стоял перед местом экзекуции. Наконец пошел неверными шагами прочь. Потом вернулся и начал молча раскачиваться рядом с россыпью красных брызг.
– Ты что, совсем сдурел? – крикнула мать, вышедшая выкинуть мусор.
– Мы его убили, – тихо сказал Васька и заплакал. – Убили его.
– Кого? – уже что-то понимая, ужаснулась Вера Антоновна.
Может, скажи ей Васька одной, и осталась бы ужасная история тайной – какой-никакой, а все ж сынок.
Но дурачок вдруг завертелся на одном месте и начал диким голосом выкрикивать уже произнесенную фразу:
– Мы его убили! Убили! Мы убили!!!
Ни увещевания, ни побои не помогали – он кричал беспрестанно. Через десять минут двор был полон соседей.
Тайна перестала быть тайной.
Ваську забрали прямо из дома. Лешка, узнав о страшном событии, поехал на автобусе в Любино, где сдался сам, чтобы чужие люди не заходили в их дом.
Все равно зашли, с безрезультатным обыском. Впрочем, новые улики были ни к чему, Леша Куницын и не собирался больше ничего скрывать. На первых же допросах все принял на себя: Васька ничего не знал, ни к чему не причастен. Взял его с собой, так как не хотел обижать дурачка, его и так всю жизнь обижают.
Несмотря на это, закрыли обоих.
Сначала парней держали в Любине, потом опять проехали мимо родной деревни, но теперь увезли гораздо дальше – в Архангельск. Еще бы, страшные бандиты, угроза обществу и правопорядку.
А что, так оно и было.
Лишили жизни офицера милиции, отца двоих детей, осознанно, обдуманно и жестоко. Потом два месяца скрывались от правосудия.
Зато теперь, когда преступление столь счастливо раскрылось, многим оно сулило совершенно ощутимые земные блага: премии, благодарности, новые звездочки и должности.
– Мария Петровна, – осторожно спросила Ольга. – А как односельчане на все реагировали? Хоть кто-то Лешку защищал?
– Издевательства-то над ним все видели, – неохотно ответила бабушка. – Но разве кто признается себе, что и из-за него дитя страдало? А теперь один погиб, а другой… Тоже погиб, – закончила она, вытирая краем серого шерстяного платка глаза.
Шеметовой нечем было ее утешить.
Даже без смертного приговора заключенный, отбывающий пожизненное наказание, все равно что погиб.
Люди приходили и уходили.
Все происходящее походило то ли на неглавный религиозный праздник, то ли на поминки.
Скорее все-таки на поминки. Потому что веселья было мало. И то в основном на детской стороне: часть куницынских наследников еще находились в том славном возрасте, когда радует чуть ли не все происходящее вокруг.
Шеметова, улучив момент, обратилась с волновавшим ее вопросом к Анне Ивановне.
– По-моему, здесь пол-деревни собралось, – сказала она.
– Четверть, – улыбнулась Куницына.
– А почему тогда от односельчан только общественный обвинитель? Нельзя общественного защитника организовать? – спросила Ольга.
– Лешку многие жалеют. Но… – Пауза получилась длинноватая.
– Что?
– Боятся люди, – поджала губы Лешкина мама. – Все же сынок руку на власть поднял. А власть везде боятся. Тем более у нас, в лесу.
– А если объяснить, что это неопасно? – не отступала Шеметова. – Вон, адвокаты из самой Москвы приехали. Очень бы было неплохо иметь нам общественного защитника. Друзья-то у него есть?
– Друзья есть, – почему-то неохотно ответила Анна Ивановна. – И враги есть.
– А враги в связи с чем? – не отставала Ольга.
Не так уж много у них было козырей на руках, чтобы не искать активно новые.
– Фамильные, – не очень понятно объяснила собеседница.
– Не поняла, – честно созналась адвокат.
– У нас тут чуть не все – Куницыны да Рыбаковы, – попыталась разъяснить хозяйка. – Звучат одинаково. Но фамилии – в смысле, семьи – разные. И у каждой – своя честь. Все боятся позора.
