Хулиганка для Маньяка - Маргарита Дюжева
Она на грани. Взгляд из полуопущенных ресниц безумный, прожигает насквозь. Губы алые, по ним проходится кончик языка. Невольно облизываю свои. Они пересохли.
Да и похер. Зато там, где наши тела соединяются горячо и мокро, аж хлюпает. Я никогда не видел, чтобы девушки так самозабвенно текли. Это заводит еще сильнее.
В ушах нарастает шум крови, по спине катится горячий под, а дикая кошка, извивающаяся подо мной, в беспамятстве повторяет мое имя.
– Андрей, Андрей. Андрюшенька.
Я чувствую, как она дрожит внутри, подходит к краю и с громким стоном срывается, сильно сжимая мой член. Ее оргазм прекрасен. Пылающие щеки, темные волосы по подушке, на лице дикое, первобытное удовольствие.
Я успеваю выдернуть за секунду до того, как меня самого накрывает зубодробительной волной. В кулаке сжимаю член и содрогаясь всем телом, выплескиваюсь на трепещущий живот.
Дышу. Опираюсь по обе стороны от нее и, опустив пьяную голову, просто дышу. Тело еще сокращается, пресс дергается и живет своей жизнью, в груди гремит.
Сейчас сдохну. От инфаркта. Но зато, сука, счастливый.
Смотрю на запыхавшуюся, распластанную подо мной Верку и выдыхаю.
– Ты такая красивая.
Она слабо улыбается.
– Лучше скажи, что любишь.
– Люблю, – принимаю это как неизбежное и не чувствую прежней тоски.
– И я тебя, – ведет пальчиками по моему подбородку. Я перехватываю их, целую. И чувствую себя самым счастливым придурком на земле.
Мне насрать, чего там хотел Матвей, плевать, что скажут родители, узнав о таких перестановках, я просто до одури счастлив оттого, что больше не один, и та, о которой нельзя было даже мечтать, теперь смотрит на меня пылающим взором.
Я падаю на подушку, и Верка тут же подползает мне под бок. Кладет голову на грудь, по-хозяйски закидывает на меня ногу, обнимает.
– Десять минут перерыв и дальше, – грозно произносит она и громко зевает.
Кажется, у меня сейчас треснет ряха:
– Пфф, да я теперь с тебя не слезу, Верочка, – глажу ее по гладкой спине, – ты у меня еще пощады просить будешь.
– Кто еще будет просить пощады, – фыркает эта заноза и перекатывается на живот. Обе руки складывает у меня на груди, и уперевшись на них подбородком рассматривает меня.
– Красавец, да? – теперь, когда, между нами, не осталось секретов и преград, я могу быть тем, кто я есть. Придурком, готовым дурачиться днями напролет.
Она поднимает одну бровь, потом берется за мой подбородок и заставляет повернуть голову сначала в одну сторону, потом в другую.
– Вроде ничего так. Миленький!
– Эй! Я не миленький. Я охрененный. Ты вообще оценила все то сокровище, что тебе досталось? – самодовольно указываю на свое тело.
– Не успела, – хмыкает Верка.
– Ну так смотри и наслаждайся, – самоуверенно закидываю руки за голову, а Верка приподнимается на локте и ведет по мне скептичным взглядом.
– Ну как?
Не отвечает. Засмотрелась. Наверное, на член…
Я приподнимаюсь, чтобы посмотреть, на что она пялится, и чувствую, будто в кипяток макнули.
Потому что Верка смотрит совсем не на Крапивина-младшего, как я думал, а на татуху на моем боку.
Приплыли…
Рукой нащупываю подушку и медленно закрываю ей свое лицо.
Все, допрыгался Андрюшенька. Поздравляю.
* * *
В комнате ни звука. Верка не шевелится. Но когда я сдвигаю подушку чуть в сторону и осторожно выглядываю, тут же напарываюсь на ее прямой, как шпала взгляд.
Снова прячусь. Ну на фиг…
Я в домике, блин. И плевать, что мне почти тридцатник. В домике и все тут. Хоть трава не расти. При мыслях о траве вспоминаю крапиву, и места, по которым в прошлый раз прилетело, тут же начинает жечь. Фантомная боль, парковый флешбек.
Вера по-прежнему не говорит ни слова, и я не выдерживаю. Снова сдвигаю подушку и дергаюсь, когда вижу указательный палец, нацеленный мне прямо в нос.
– Это был ты! – грозно произносит она.
От ее тона бубенцы и все, что к ним прилагается, пытаются забраться как можно выше, и стать незаметными. Я бы тоже хотел стать человеком-невидимкой, потому что один из самых позорных моментов в моей жизни.
– Где? – отыгрываю непонимание, но Верка ни черта мне не верит.
Наклоняется ближе, так что острые соски касаются моего плеча, и по слогам произносит:
– В парке.
Хмурюсь. Даже чешу бровь, изображая крайнюю степень растерянности:
– Не понимаю, о чем ты. Какой парк? Когда?
– Ну как же, – хмыкает это исчадие ада, – пару недель назад, ближе к вечеру, парк на октябрьской.
– Не помню такого, – голос предательски дает петуха.
– Не помнишь, милый, – склоняется еще ближе, и губы растягиваются в кровожадной улыбке, – так я сейчас освежу твою память. Я шла домой, и навстречу мне попался маньяк. Ну как маньяк…маньячишко. В маске бетмена, в плаще на босу пипу. И сделал очень колоритное та-дам. Припоминаешь?
У меня дергается кадык.
– Нет? Тогда дальше. Признаюсь, я тогда растерялась. Даже, кажется, заорала и начала рыдать. Да?
На автомате отрицательно качаю головой.
– Вот видишь, – хмыкает она, – а говоришь, что не помнишь.
Вот я олень непуганый. Развела меня, зараза!
– Это просто нервный тик.
– Я так и подумала. Тогда продолжим. Первый порыв – позвать стражей порядка, чтобы те скрутили несчастного трясуна. Но потому думаю, пока найду их, пока объясню в чем дело – сто лет пройдет. Надо самой действовать. Нашла крапиву и Хрясь! – резко шлепает ладонью по моему голому пузу. Получается звонко и хлестко. Я аж с дивана на пол сваливаюсь.
– Эй!
– Вот тебе и эй! Маньяк недоделанный!
– Я не маньяк! – поднимаюсь, потирая ушибленный зад, – я просто поспорил.
– Да-да, оправдывайся теперь. Маньячелло. Я все думала, кого же ты мне так напоминаешь, а оно вон как оказывается. Днем перспективный, серьезный руководитель конструкторского бюро, а вечерами бедных тетенек в парке корешком своим пугаешь.
– Корешком? – Возмущаюсь я.
– А со страху и не рассмотришь, что у тебя под плащом припрятано. Корешок или нефритовый жезл. Болтается что-то на ветру и ладно.
– Вер-р-ра.
– Что Вера? – невинно хлопает глазами, – ты знаешь какой у меня стресс был? Я даже плакала.
– Ты плакала? Это я плакал! Потому что сидень не мог на обожженной жопе! Хулиганье! А когда ты на следующий день пришла на работу устраиваться – меня чуть инфаркт не разбил. Вот где был настоящий стресс.
– Бедолажка, – фыркает она, – скажи, а
