Жена Эмиля. Наследник для Зверя (СИ) - Устинова Мария

Она становилось сильнее, уже все тело горело огнем. Я извивалась в воде и объятиях, а Эмиль все равно не отпускал. Перевернулась на бок и щекой легла на подставленное плечо. Он убрал волосы с зажмуренных глаз, я успела заметить, что он улыбается. Устало, с готовностью ждать и пережить все со мной. Мы вместе прошли через многое, но сейчас наша любовь обретала окончательные очертания. Рождалась на свет вместе с ребенком.

– Очень больно, – прошептала я.

Схватки меня вымотали, сил хватало только шептать. Я погружалась в нечто вроде транса – мысли исчезали, пока не остались голые эмоции. Все, о чем я думала, все, что имело значение – все исчезло.

– Не могу… – я с трудом вдохнула. – Больше не могу.

– Что такое, маленькая?

Я хотела ответить, но онемела от очередного приступа. На этот раз боль была просто разрушительной. Тело не слушалось, его словно не существовало. Сквозь небытие пробился хриплый голос мужа.

– Дина, что с тобой? – Эмиль ткнулся губами мне в лоб. – Родная?!

Встряхнул меня.

– Моей жене плохо! – проорал он, инстинктивно прижимая меня к себе. – Она умирает!

Я не умираю, Эмиль… Но ничего ответить я не смогла, корчась. Когда меня проверяла акушерка, она предупреждала, что схватки станут интенсивнее. Эмиль орал что-то еще, голос обнажился до сырых эмоций. Это страшно, когда мужчины теряют над собой контроль. Его испугала моя полу агония.

Я пыталась дышать, зажмурилась, борясь с болью, которая становилась все больше, пока не заполнила меня целиком. Услышала, что к нам вошли, Эмиль заговорил, я не обратила внимания на слова, но уловила эмоции: паника, черный страх, отчаяние. Он выпустил меня из безопасных объятий и, до ломоты сжав пальцы на бортике ванны, я взглянула на мужа. Его оттеснили и между нами замельтешили белые фигуры.

– Что с ней? – он снова сорвался на хриплый крик. – Что происходит с моей женой?!

У меня было чувство, что я должна смотреть на Эмиля, тогда все закончится благополучно. Я сама толком не понимала, что со мной, тело жило собственной – и очень мучительной жизнью.

– Она умирает? Скажите, что с ней!

– Все хорошо, – успокоила его врач. – Господин Кац, это потуги. Скоро вы увидите сына.

По лицу Эмиля прошла рябь, словно он только что мысленно пережил мою смерть. Взгляд вновь обрел уверенность. Успокойся, Эмиль, от родов ты меня не защитишь... Я вымученно улыбнулась ему, пока на меня надевали новую сорочку, сама я уже не могла. Эмиль снова взял меня на руки. Скользкая, мокрая, я обвила его шею, хотя он и так бы меня не выронил. Он переволновался, его трясло.

– Положите на стол. Как вы себя чувствуете? Соберитесь, госпожа Кац, пора тужиться. Как только начнется потуга… готовы?

Я была полностью вымотана бесконечным днем, но кивнула. Отдышалась, и когда накатило, натужилась изо всех сил, до каждой мышцы и жилки в теле. Ничего не получилось. Потом еще раз. Может быть, если бы я была отдохнувшей, все получилось бы. Но плен, побег, а затем долгие схватки совсем лишили меня сил.

– Ничего, – сказала врач. – Отдохните и пробуем еще раз.

Я видела, что ей это не нравится, она переглянулась с Эмилем, который стоял за моей головой. Я закрыла глаза, радуясь короткой передышке. Все, что я хотела – просто дышать. Затем снова почувствовала приближение потуги. Еще одной, когда предыдущие превратили меня в выжатую тряпку без капли сил. Я наморщила лоб, борясь со слезами... Я не смогу разродиться.

Надо мной склонился Эмиль: поцеловал в нос, убрал волосы и начал гладить по щекам.

– Соберись, родная, – прошептал он. – Я тебе полмира куплю, только соберись. Когда все закончится, обещаю, сделаю все, что ты попросишь. Всё, маленькая.

Глава 36

На мгновение я провалилась в темноту, собираясь с силами перед новой попыткой. Губы ткнулись в ухо, кожу обожгло дыханием.

– Давай, маленькая. Не подведи меня.

Сдавленный больной голос, такой родной и желанный в аду. Шепот вытаскивал меня обратно в реальность вместе с голосом врача.

– Пора, госпожа Кац. Тужьтесь!

В поту, измученная, я натужилась в последний раз, чувствуя, как ребенок, раздвигая ткани, выскальзывает наружу. Неужели все закончилось? Я тяжело дышала, потолок расплывался, у меня между ног суетились врачи. Я уже почти ничего не осознавала. Что-то пищало или это звенело в ушах? Сквозь полную разбитость во мне нарастала тревога. Выталкивала из сна, тормошила изнутри – «вставай»!

Я завозилась и повернула голову, пытаясь понять, почему молчит ребенок. Зал и лица персонала расплывались, и тут он закричал – негромко, но уверенно. Крик сработал, как спусковой механизм и из глаз хлынули слезы.

– Три часа сорок минут, – сказал кто-то и сына положили мне на живот.

Я обхватила хрупкое тельце, рассматривая. Влажную голову облепили светлые волосики, похожие на пух. Меня переполняли странные чувства, словно во мне всего стало больше – и души, и чувств. Крошечный, сморщенный, пурпурно-розовый и такой беззащитный, что хотелось обнять его, чтобы собой отгородить от наших врагов. Он больше не кричал, а только кряхтел. Совсем кроха – не больше моего предплечья, тельце доверчиво припало ко мне.

В глазах темнело, сознание помутилось. У меня хотели взять ребенка, но я не дала, и нас просто накрыли чем-то, стало тихо. Я плотнее обняла кряхтящего малыша, не понимая, остался кто-то в зале или все ушли.

– Эмиль, – позвала я сквозь темноту. – Где ты...

Он наклонился и поцеловал в лоб, затем в сухие губы, гладя виски.

– Здесь, маленькая... Ты молодец.

– Я хочу пить.

Он поднес трубочку, и я сделала глоток, заметив, как пересохло горло. Малыш захныкал, но притих, успокоенный стуком моего сердца. Я очень устала. Эмоционально, физически. Несколько раз думала, что умру, боялась, что не доношу ребенка, что Эмиль погибнет или останется в тюрьме и никогда не увидит сына. Но все обошлось, мы вместе и теперь, когда все позади, я закрыла глаза, мечтая оказать в абсолютном покое. Ты меня не слышишь... Но я так устала, мама. Ты не представляешь, как я устала.

Эмиль стоял позади, губами касаясь лба. Руки легли по обе стороны от моей головы. Гладил щеки, отправляя меня в нирвану, кончиками пальцев касался головки малыша. Я с трудом разлепила веки, глядя, как ровно и сильно бьется пульс на шее моего мужа. В этот момент я ощутила единение с ним. Мы столько вынесли оба, мы это заслужили. Хотелось крепче прижаться друг к другу, греть, любить. Верить в лучшее, слушая, как по жилам течет кровь.

– Спи, маленькая, – прошептал он. – Я обо всем позабочусь.

Эмиль поцеловал в лоб еще раз и взял на руки нашего ребенка.

Я услышала кряхтение сквозь темноту, ребенок пискнул, но успокоился на руках у отца. Не знаю, на самом деле видела или мне уже снилось, как Эмиль бережно прижав ребенка, бродит по залу, пока я без сил лежу на спине, а перед глазами все плывет и потолок кружится в темноте. Я даже на мгновение увидела сверху, каким маленьким сын выглядит в руках Эмиля. Знала, что чувствует муж – любит его, любит нас обоих. Мы полностью завладели его мыслями и эта любовь выглядела такой теплой, что рядом с ней хотелось греться. И я бы осталась здесь, ради них. Несмотря на его ложь. Очевидно, что ты лгал, Эмиль. Просто знаю: не прощая, не осуждая. И мне уже почти не больно.

Я все помню… Все. Но между нами нечто большее, что не разрушат никакие фото. Они могут разрушить наши отношения, даже любовь, но ничего не сделают с той связью, которая нас соединила и не лишат нас главного. Быть родителями нашего малыша. Детский крик связал нас крепче цепей, крепче боли, что мы пережили – он сплавил нас в одно окончательно.

А все началось с моей легкомысленной улыбки на набережной. С первого взгляда в глаза друг другу. Это случилось, чтобы теперь Эмиль носил на руках нашего сына. И я, как и он, ни о чем не жалею…

Скоро меня перевезли из родзала. Несколько раз за остаток ночи я просыпалась, затем, проверив ребенка, снова проваливалась в чернильную тьму, словно не засыпала, а сознание теряла от усталости. Окончательно я проснулась около семи утра. Еще не рассвело. Эмиль сидел в темной палате на стуле, опустив голову. Все это время охранял нас и было от чего – меня отсюда похитили. Он зверски устал. Что-то переосмысливал. Нам есть о чем подумать и о чем поговорить. Ему принесли чистую одежду, но она лежала на столике нетронутой стопкой.