Строгий профессор - Надежда Мельникова
Некстати вспомнилась Лиля, она тогда тоже отравилась. Съела несколько кусочков арбуза, наполненных под завязку нитратами. Точную причину так и не определили, возможно, компот слишком долго стоял на плите, копченую скумбрию упаковали не очень-то добросовестно или на пачке творога кто-то поселился, активно размножаясь.
В тот день я тоже переживал. Наверное, даже сильнее, чем сейчас, ведь Иванова моложе, её организм крепче. А тогда я вначале обрадовался. Подумал, что моя невеста беременна, а потом, когда не удалось остановить рвоту, а температура почти не сбивалась, стало понятно, что нам срочно нужно в инфекционную больницу.
Лилю еле откачали. А у меня с тех пор к подобным критическим ситуациям повышенная чувствительность. Поэтому и настрой крайне решительный, можно сказать, я намерен немедленно эвакуировать Иванову в больницу, чтобы не случилось чего пострашнее.
— Не пускай его! — в очередной раз слышится из санузла, но так печально и трогательно, будто Наташа решила исполнить партию умирающего лебедя.
Но та, кому она это кричит, давно ускакала на встречу судьбе, очевидно, сорвавшись с цепи. У правильных девочек так бывает. «Блестящая» девица упорхнула, не задумываясь.
И вот я уже внутри комнаты. Увидев Иванову, изрядно напрягаюсь, но быстро беру себя в руки.
Наташа лежит на полу, приобняв керамическую ножку унитаза. Не скажу, что подобное явление вызывает у меня неприятное ощущение вроде омерзения, отвращения или ещё чего-то такого. Скорее, желание спасти, откачать девчонку, избавив от мучений. И пока я вожусь со шнурками туфель, пытаясь снять обувь, Наташу ещё раз выворачивает.
— Роман Романович, — кашляет, вытирая рот, — уйдите сейчас же, я не хочу, чтобы вы видели меня такой! Не для этого я терпела депиляцию воском, чтобы так бездарно всё про… уничтожить! Убирайтесь сейчас же, я вас умоляю. — Швыряет она в меня рулоном туалетной бумаги. — Найдите себе более достойное занятие, чем наблюдать, как я обнимаю унитаз.
Иванова остается верна себе и даже в тяжелом состоянии заставляет меня улыбаться. Глупенькая, это восемнадцатилетнего мальчишку может испугать чужая болезнь. Мне тридцать шесть, и я знаю, что наше тело не совершенный механизм и иногда люди болеют.
Закатываю рукава и, присев на корточки, пытаюсь оттянуть её от горшка и положить на постель, так, чтобы она отдыхала. К тому же по полу тянет сквозняком. Не хватало простыть. К сожалению, своего транспорта у меня здесь нет, поэтому придётся вызвать скорую.
— Наташа мы едем в больницу, тебе промоют желудок и окажут всю необходимую помощь. Здесь оставаться опасно.
— Я пью соленую хрень, любезно подаренную мне врачом. — Приподнимает она трëхлитровую банку, которую всё это время обнимала другой рукой.
Поначалу я этого не заметил.
— Знаете, Роман Романович, оказывается, в этом богом забытом месте есть медпункт. Там мне измерили температуру электронным градусником. Чудеса, не находите, господин профессор? В этом захолустье есть электронный градусник! Вот уж чего не ожидала!
— Наташа, у нас мало времени!
Я вновь пытаюсь оттащить её от горшка, но она будто приклеена к нему.
— Знаю, Роман Романович, вы стремительно стареете! У нас двоих действительно мало времени. Но я всё понимаю. Думаю, даже в семьдесят пять вы дадите фору многим мужчинам своего возраста.
Не могу сдержать улыбку. Нашла время шутить, в самом деле.
— Представляете, Паньков нарвал для Барановой цветы на клумбе и чуть не загремел на двенадцать суток.
— Это совершенно немыслимо и недопустимо, как вообще можно было до такого додуматься? — Занимаюсь я её волосами, убирая их с лица.
— Иногда мне кажется, Роман Романович, что вы сразу же родились профессором. Прям вот так — в костюме и с методичкой о формировании монументально-исторического, — кашель, — стиля литературы. Погодите. — Она пьет из банки. — Я стараюсь не терять оптимизма, в конце концов, всё, что ни делается, всё к лучшему.
— А если судороги вплоть до потери сознания?
— Ай нет! — Помогаю обнять себя, кладу руку на шею, приподымаясь. — Не драматизируйте, мой дорогой профессор. А то у вас, знаете, как в знаменитой истории «Горе от ума». Слишком много знаете и всего этого научно-документально опасаетесь.
Я выдираю из рук студентки банку, ставлю на пол, подхватываю девушку и несу на кровать. Там аккуратно кладу её на подушки и, развернувшись к подоконнику, вытряхиваю из горшка цветок, ставлю его на пол рядом с её головой.
— Ого, а вы дерзкий, профессор! Вот уж не ожидала. Вот так вот нарушаете ради меня! Мне казалось, вы пойдёте искать тазик среди персонала. Что горничной скажете? — По всему видно, что она едва сдерживает рвотные позывы.
Снова подкатывает. Фразу она не договаривает, её выворачивает. Я открываю окно, нахожу для неё чистое полотенце. Аккуратно обтираю лицо.
— Вы не хотели быть врачом, профессор?
— Если бы я хотел быть врачом, я бы стал врачом. А я всегда хотел быть профессором.
Она кладет голову на подушку, я помогаю ей выпить ещё немного солевого раствора.
— Так и представляю, как сидя на горшке, вы рассуждаете на тему, что мечтаете стать книжным профессором.
— Почему книжным? — Поправляю одеяло, присаживаясь на постель.
— Потому что слово «литература» слишком сложное для пятилетки.
— Первый раз вижу, чтобы человек так много болтал во время отравления. — Глажу её по голове, проверяя нет ли температуры.
Лоб холодный.
— Так я меньше думаю о том, что после увиденного ты никогда больше меня не поцелуешь, профессор.
— Поцелую, Иванова, обязательно поцелую, а теперь закрой глаза и попытайся хоть пять минут полежать спокойно.
* * *
Спустя несколько часов Наташе стало лучше. Её перестало рвать, и она уснула. Я всё вымыл, проветрил и сел возле её кровати, охраняя покой девчонки, контролируя её состояние. Наташа тихонько дышала, выглядела бледной и уставшей, но по-прежнему оставалась очень красивой. Несмотря на интоксикацию организма.
Нежная, милая, невинная девочка. Знаю, почему выбрал именно её. Подсознательно ткнув в девушку пальцем, отобрал её из десятка студентов для выступления не просто так.
Изначально я рассуждал, что это случайность, но сейчас, когда по её щеке ползёт лунный свет, а белокурые волосы растрëпаны по подушке, можно с уверенностью сказать, что я лгал
