Татьяна Алюшина - В огне аргентинского танго
– Да нормально все, Витяй, – отговорился Глеб. Сделал несколько больших глотков и откинул голову на бортик. – Захотелось пройтись.
– Пройтись это вона, – махнул рукой в сторону неугомонный конюх, – в белый лес! И до села, или вкруголя него, или вона на речку: хорошо пройтись! А то Коля бежит с утра до конюшни, говорит: «Максимыч кудась делся, калитка отперта, а следы евойные прямиком по кромке луга и в матерый!» Чегой там забыл-то?
– Да так, – не порадовал конкретикой Протасов.
– Да вот так-то! – кивнул недовольно Витяй. – Цел день тебя там носило! Как лешак тебя таскал-то, еле живой вышел! Я Малыша-то оседлал, так мы с Колей дозор устроили! Следы твои до самой кромки осмотрели, а дальше все – чащоба! Вот и ждали патрулем, в бинокль глядели, даже Верку в дозорные ставили, – и вдруг спросил с эдаким искренним сочувствием и волнением за него: – Совсем тебя, Максимыч, прикрутило, что ли? Душа намаялась?
– Ничего, Витяй, теперь отпустит, – улыбнулся грустно Глеб.
– Ну, смотри, – не сильно доверчиво отозвался Витяй, громко тягостно вздохнул и встал. – К лошадям пойду. Тоже испереживались, где ты, не пришел вить сегодня, не приголубил.
Глеб согрелся и изнутри и снаружи, разнежился окончательно в теплой воде и, почувствовав, что засыпает, начал выбираться из ванны. С трудом и тремя передыхами вытерся и оделся во все чистое и теплое, что сложила ему стопкой заботливая Верочка на полочке для белья.
Она же и поджидала его у дверей ванной комнаты, и подхватила под локоть, и повела в кухню.
– Вер, я вполне могу и сам передвигаться, – скорее для поддержания своего авторитета заметил Глеб.
– Да я так, чуть-чуть, – она не выпустила его руки из своего сильного захвата. – Глеб Максимыч, надо вам целебного бульончику попить.
Целебный куриный бульон он выпил, да с ломтем домашнего теплого хлеба, и теперь уж, точно еле передвигая ноги, сам дошкандыбал кое-как на второй этаж в свою спальную, рухнул на кровать и, уже засыпая, как-то умудрился натянуть на себя покрывало – укрылся, значит. И выключился.
– Папочка, – укорила его дочка, – я же просила тебя не плакать.
Она стояла возле его кровати, прижимая одной ручкой к боку сразу обеих любимых кукол, одетая в свое самое праздничное платье и в косыночке на лысенькой головке, и гладила его по руке маленькой ладошкой, от соприкосновения с которой по всему телу Глеба расходилось волнами тепло.
– Прости, детка, – повинился он, передвинулся на кровати, подхватил Алису под мышки, поднял, подвинулся к спинке, сел, усадил ее к себе на колени и погладил по головке. – Я больше не смог терпеть.
– Я не про слезки твои говорю, папочка, – серьезно объяснила она и приложила свою ладошку к его груди. – Я просила тебя не плакать здесь.
Он накрыл ее ручку своей большой ладонью, чувствуя исходящее от нее успокаивающее тепло.
– Здесь не получается, – грустно улыбнулся он ей, нагнулся и поцеловал в лобик.
– Это просто, папочка! – рассмеялась Алиса легоньким звонким смехом. – Я же никуда не делась, я же все равно с тобой! Никто никуда не девается!
– Но тебя нет со мной, маленькая, – пожаловался он.
– Как же нет, папочка! – смеялась она. – Я же твоя дочка, а ты мой папа, и это всегда есть. И я тебя люблю, а ты любишь меня, а любовь не умеет исчезать. Ты же не перестанешь меня любить, потому что меня нет рядышком.
– Нет, конечно, милая! – прижал он ее к себе и поцеловал в головку. – Никогда не перестану.
– Вот видишь! – с очень важным видом заявила она и отстранилась от его груди, чтобы лучше видеть его лицо. – У тебя идет своя жизнь, а у меня теперь другая, ты понимаешь?
– Не очень, – признался Глеб, умиляясь этой ее взрослой серьезности.
– Папочка, это просто: ничего никуда не девается. Меняется, но не девается, как водичка: она то пар, то льдинка или снежинка, но всегда водичка, – как нечто абсолютно понятное объяснила она. И принялась выбираться с его колен. – Мне надо идти, папочка.
– Куда, детка? – помог ей слезть с кровати он.
– Дальше. Туда, – махнула она ручкой и добавила: – Там хорошо, и я теперь могу туда идти. Ты не грусти больше, папочка. Не надо тебе грустить.
Ее фигурка стала таять, растворяться, становясь нечеткой и прозрачной, она засмеялась, как какой-то своей проказе, и помахала ему ладошкой на прощание.
– Алиса! – закричал, позвал он…
И проснулся, как от толчка, все еще чувствуя тепло ее тельца у себя на коленях и тепло ее ручки на своей груди. Протасов резко сел на кровати, спустив ноги на пол, наклонился вперед и тер, тер рукой грудь, где таяло и исчезало ощущение тепла от ладошки его дочери.
Она ни разу ему не снилась до этого дня. Ни разу, хоть он и умолял порой, просил как умел, по-своему и непонятно у кого, чтобы она приснилась, и ждал, что хоть разочек увидит ее во сне, как живую.
Почему именно сегодня?
Он поднялся с кровати, чувствуя себя бодрым и полным сил, как не чувствовал, пожалуй, уже много лет. Не то что два последних года, а именно много лет!
Странно все это. Все странно. Очень.
И то, что в лес побрел, и кричал, и плакал там, и лежал потом как убитый в беспамятстве, и спал, оказывается, двенадцать часов кряду, как после болезни тяжелой. И этот сон…
Протасов отодвинул куда-то в сознании этот удивительный и не совсем понятный сон, приказав себе сейчас ничего не думать и не подвергать анализу и разбору – потом, когда перестанет так болеть от тоски сердце, когда отпустит. И занялся насущными хозяйскими делами с вполне определенной целью – постараться максимально отвлечься от всех этих странных событий двух последних дней.
Правда, недолго. Отвлекся-то.
Доделывал в мастерской один механизм, когда вдруг в голове прозвучала, будто шепнул кто-то, четкая и ясная мысль, показавшаяся ему такой притягательной и глубоко поразившая его. Он подумал-подумал, сомневаясь какое-то время, покрутил эту мысль так и эдак в уме и отправился искать Колю.
Он поручил своему работнику очень важное дело, попутно надавав и несколько мелких поручений, да и Вера обрадовалась такой оказии, и своих хозяйских дел напоручала целую гору мужу, для надежности записав все на бумажке. Коля отправился исполнять, а Глеб пошел в кабинет искать свой старый сотовый телефон.
Когда-то, года три назад, ему по работе понадобились консультация и услуги социолога, и первым делом он вспомнил, что Лиза не только по образованию социолог, но и поступила в аспирантуру по этой специальности, и он взял ее номер телефона у Потапа. Она тогда ему помогла и посоветовала толковых специалистов. А ее номер так и остался у него в телефоне. Надо бы только найти тот телефон и зарядку к нему, и надеяться, что номер она не сменила. Ну а если сменила – пойдем другим путем, через Потапа. Но не хотелось бы другим.
