Этьен Годар - Соседка
Подводная лодка проходит рядом. Офицеры в фуражках с белыми чехлами по-британски надменно смотрят вперед с рубки. Британский флаг трепещет на флагштоке. Из люка доносится шум двигателей. Трудно сказать, почему, но все сразу понимают, что лодка пришла издалека, из похода куда-то в глубину и ночь, из опасности, из долгих дней и ночей, проведенных на морском дне за выполнением какого-то, наверное, секретного задания из тех, о которых не прочитаешь в газете и о которых узнают лишь спустя десятилетия. Так и веет от мокрого черного борта холодком большой политики.
Видно, было небезопасно во время той секретной операции у бог весть чьих берегов, могли и исчезнуть просто, пропасть без вести всем экипажем, но уцелели, вернулись в родной Альбион, и скоро будут дома.
Через несколько минут вслед за первой подлодкой прошла мимо «Бомбея» еще одна, такая же. На берегу, в том месте, где они швартуются, начинается оживление. Вспыхивают фары машин, видны густые толпы людей — встречают. Бернар взял бинокль и долго рассматривал машущих подводникам женщин, детей, празднично одетых мужчин. Хорошо, если бы и его так встречали. Не с подводной лодки — странно, но бравый образ военного моряка его совсем не притягивал — но с моря. Чтобы жена в новом платье махала ему кружевным платочком, и чтобы дети кричали «Папа, папа!» и бежали навстречу, раскинув руки…
Странно, раньше его никогда не посещали видения подобной семейной идиллии. И раньше, и во времена своей близости с Матильдой, Бернар был откровенно безразличен к таким вещам, как семейное счастье или, например, радость отцовства. Конечно, он понимал, что рано или поздно следует жениться, и вполне допускал, что жениться на Матильде (по крайней мере, какое-то время допускал), но все это казалось ему несущественным и неинтересным. Тем, о чем не стоит думать, чтобы не испортить настроения.
И вот сейчас, глядя в бинокль на радостно оживленные семьи моряков, Бернар наконец почувствовал ту тягу к семейному очагу, которая и отличает, как говорил когда-то давно их дальний родственник дядюшка Этьен, зрелого мужа от неразумного юноши. Случись этот внешне совсем незаметный рубеж в его жизни чуть раньше, и он, конечно же, никогда не оставил бы Матильду. Но судьба распорядилась по-другому…
* * *Выходя из Английского канала в толчее всевозможных попутных и встречных судов, воистину вдруг ощущаешь себя частицей великого братства народов. Особенно ощущаешь это ночью, когда ходовые огни кораблей качаются во тьме и окружают тебя со всех сторон, но самих кораблей не видать.
И оттого не видно, что за люди плывут вокруг тебя, из каких они стран или, например, какого цвета.
Но все держат приблизительно одинаковый курс и одинаково качаются на одних и тех же волнах под одними и теми же звездами, и одинаково шипит пена под форштевнем. А утром вдруг уже и нет никого. Все отправились своей дорогой, моря хватает на всех.
…Мечеть и оливковая роща на горе притягивали Бернара, как магнит. Конечно, прогулки под палящим солнцем в чужой стране — удовольствие на любителя, но Бернару было действительно очень интересно. Он собирался дня два, не решаясь покинуть близкий и по расстоянию, и в смысле привычки район портовых кабачков, пока, наконец, не понял — сейчас или никогда.
И он пошел. Через всю Латакию, по узким улицам без тротуаров, где велосипедисты, мотоциклисты и маленькие серые ослики едут и бредут, как им захочется, а машины раздвигают толпу бамперами. К удивлению Бернара, он не увидел при этом ни одной лошади, ни одного знаменитого арабского скакуна из тех, что им с Матильдой не однажды случалось кормить сахаром на парижском ипподроме. Здесь скакунов заменили велосипеды. И теперь на велосипеды была перенесена знаменитая восточная любовь к лошадям.
Раньше здесь считалось (об этом Бернар слышал все от того же дядюшки Этьена), что если скакун не звенит от различных частей сбруи и украшений, как трамвай, то это не лошадь, а осел. И вот теперь этот обычай оказался перенесен на велосипеды.
Все попадавшие навстречу Бернару велосипеды оказались украшены сбруями, бляхами, цепочками, перьями и чудовищными восьмерками. Но вершиной оригинальности оказались грузовики. Сплошь разрисованные цветами, орнаментом, русалками. Кабина, у которой чаще всего нет дверцы, оклеена вырезками из журналов и переводными картинками, обвешана колокольчиками и бахромой. Вокруг головы шофера болтаются золотые рыбки, попугаи и куклы. Самый маленький грузовичок испускает столько рева, звяканья и звона, что вполне способен поспорить со средним европейским портом.
Из магазинчиков и сточных канав несло сложными запахами. И без труда становилось ясно, почему родиной современных духов является древний Восток. Ясно, что бороться с таким букетом можно было только с помощью различных благовоний.
Женщины в черном опускали на лица непроницаемую чадру, едва завидев Бернара в конце улицы, и тогда сквозь частую сетку таинственно и будя воображение мерцали прекрасные женские глаза, волнуя и маня. Увы, затевать приключение в восточном стиле Бернар не рискнул.
К тому же вскоре он повстречал девушек совсем другого типа. С винтовками на плечах, в мини-юбках и гимнастерках цвета хаки, они строем маршировали куда-то на одним им известные позиции. Леденящий холодок близкой чужой войны коснулся его кожи, как дыхание арктического ветра. Ближний Восток занимался своим привычным делом, не отвлекаясь на мелочи — он воевал. И Бернар почувствовал себя здесь, среди домов с плоскими кровлями и глухими стенами еще более чужим. Одинокий француз в чужой, непонятной и не очень дружественной стране… И что гнало его из Парижа, что заставило забраться едва ли не на край света и бродить вот по этой богом забытой пыли?
* * *Он пересек городок и начал подниматься на гору по каменистой дороге среди маленьких домишек, надеясь вот-вот увидеть оливковую рощу, из-за которой он сюда и тащился и которую никогда не видел, а лишь вычитал о ней в старой лоции.
Оливковой рощи не было.
Следует отметить — это был удар. Бернар выдержал его достойно. Стоило столько тащиться по жаре, рискуя получить солнечный удар, а до того читать старую уважаемую лоцию и представлять себе оливковые деревья, и тень под ними, и мечеть со стройным минаретом, и вот приплыть, придти, преодолеть швартовки в портах, штормовое море, дурное настроение, свою хандру, чуть ли не специально явиться аж из самого Парижа — и не найти ничего…
Старые лоции иногда подбрасывают такие шутки. Прошло слишком много времени, что-то изменилось, что-то перестроили…
Гора над Латакией не была украшена оливковой рощей. Она украшена красотой бесконечно голубого неба, спокойным величием очень древних камней и несколькими десятками старых акаций. Ровно шумит ветер. Его шум смешивается с урчанием воды в водонапорной башне. Бернар узнал башню — он пеленговал ее на подходе. Ему стало приятно, словно встретил старого друга.
