Анита Шрив - Их последняя встреча
— О! — смешался он. — Я уже все купил. Ну, свою часть. Хотя мне надо купить еще кешью. — Томас надеялся, что она не почувствует запаха «Таскера». Еще и полдень не наступил.
Краем глаза он увидел приближающуюся Регину. В руках она несла корзину с продуктами. У него начиналась паника. Он подумал, что важно что-то сказать Линде, прежде чем подойдет Регина.
— Линда, — произнес он и запнулся. Слова, эти бессердечные и непостоянные слова, подвели его.
Ее взгляд метнулся в его глаза, и он удержал его.
Регина остановилась рядом с ними, и последовала пауза, показавшаяся ужасной. Линда улыбнулась Регине.
— Здравствуйте. Я Линда Фэллон.
Томас изо всех сил старался выбраться на поверхность. Он бросил взгляд на лицо Регины, пытаясь увидеть, вызовет ли какую-то реакцию имя Линды. Он надеялся, что нет.
— Линда, это моя жена Регина.
Регина поставила корзину на землю и пожала руку Линды. На блузке-безрукавке Регины под руками были темные пятна, растрепанные волосы облепили лицо. Она посмотрела на Томаса, на его пустые руки. На ней были шорты, и ему стало за нее неловко.
— Ты что, не купил фруктов? — спросила Регина. (Даже сейчас это легкое хныканье.)
— Они в машине.
Она внимательно взглянула на него.
— У тебя был приступ мигрени?
Линда смотрела в сторону.
Томас старался говорить обычным голосом, но у него ничего не вышло.
— Линда — мой старый друг. Из Халла.
Регина повернулась к незнакомке.
— Серьезно? Вы приехали на сафари?
— Нет. Я в Корпусе мира.
— В Найроби?
— В Нджие.
— Ах, вот как. А что вы делаете?
— Я преподаю.
— О, вау. — Это автоматическое «вау», безо всяких эмоций. Позади Линды продавец упаковывал остаток товара.
— Они уже закрываются, — заметил Томас, разрываемый двумя противоречивыми желаниями: чтобы эти женщины как можно быстрее расстались и чтобы разговор с Линдой длился вечность. Ему хотелось задать ей столько вопросов — вопросов, которые он задавал долгие годы.
Линда демонстративно глянула на часы.
— Ну, мне нужно бежать. Питер ждет меня, чтобы идти на обед.
Имя — как пуля в грудь. То, что есть какой-нибудь «Питер», можно было ожидать, но имя все равно потрясло его.
Линда повернулась к Регине.
— Было очень приятно познакомиться. — Она взглянула на Томаса. Говорить было нечего. Поэтому она только улыбнулась.
Томас смотрел, как она уходила, и вся кровь в его жилах рвалась к ней.
Он нагнулся, чтобы взять корзину Регины. Чтобы чем-то занять себя, чтобы скрыть пустоту внутри. Регина молчала, пока они шли мимо лотков на улицу, в полуденное солнце.
— Роланд и Элейн приглашают нас на ужин, — сообщила она.
Роланд, начальник Регины, был козлом, но Томас испытал облегчение, узнав, что будет вечеринка. Он подумал, что не вынесет долгой ночи в коттедже вместе с Региной. Только не в эту ночь.
— Не та ли эта девчонка, с которой ты встречался в школе?
Он старался говорить небрежным, даже скучающим голосом:
— Пару месяцев.
— Это с ней ты попал в какую-то аварию?
— Она была в той машине.
Регина понимающе кивнула.
— Теперь я вспоминаю. Ты мне рассказывал.
Томас поставил корзину в багажник. Он открыл дверь со стороны водителя и скользнул внутрь. Сиденье было таким горячим, что он чуть не обжегся. Мальчишка смотрел на него, ожидая чаевых. Томас опустил окно, и мальчишка немедленно получил свое.
Регина устроилась рядом с ним.
— Блондинкам нельзя так много быть на солнце, — проговорила она. — Ты заметил, как она разрушает свою кожу?
Он стоял на веранде Роланда с бокалом «Пиммза»[28] в руках и его переполняло чувство, которое, судя по давнему опыту, было, вероятно, радостью. Чувство это доходило до самых бедер. В начале вечера, среди сумбура прохладных, ничего не значащих фраз («Роланд, ну разве американцы не забавны: в чем они ходят?» — «А мне вот это платье нравится!»), он почувствовал, как его внимание понемногу занимают, забирают против его воли.
И поэтому отыскал убежище на веранде, куда пока еще никто не вышел.
Он знал, что влюбился. Если, конечно, он не был влюблен всегда. С того самого дня в 1966 году, когда на пороге класса появилась девочка в серой юбке и белой блузке. Словно все эти годы его просто отвлекало что-то другое или он устал любить одни воспоминания. А теперь, вопреки всему, его вернули в нормальное состояние. Не напомнили ему, а возродили. Как слепой человек, который когда-то видел, учится жить в новом состоянии, приспосабливается к своей темной вселенной, а потом, годы спустя, когда к нему чудесным образом возвращается зрение, узнает, каким прекрасным был когда-то его мир. И все это только из-за невероятной встречи и обмена десятком фраз, которые сами по себе были маленьким чудом.
Веранда выходила в сад гибискусов и луноцветов, причем луноцветы давали радужный отблеск от висевших на деревьях зажженных фонарей. На экваторе солнце заходит в шесть в любой вечер года; свет гаснет мгновенно, не тускнея постепенно, и это обстоятельство несколько расстраивало Томаса. Ему не хватало медленного угасания летнего дня, и даже рассветов он почти никогда не видел. К своему глубокому изумлению, он скучал также и по снегу, иногда снег снился ему по ночам. Сейчас на уровне его глаз было увешанное плодами дерево авокадо — так близко, что можно было перегнуться и сорвать одну из этих чешуйчатых зеленых груш, — и он вспомнил, что попробовал авокадо, только когда пошел в колледж, потому что на пуританском столе его матери этот плод считался слишком экзотическим.
Роланд настоял, чтобы он выпил «Пиммз», сладковатый напиток на основе джина, хотя Томасу хотелось простого пива. И на работе, и дома Роланд был администратором, человеком, который постоянно делает заявления с обескураживающей уверенностью. «Запомните мои слова, когда умрет Кеньятта[29], наступит племенная анархия. Говорю вам, если европейский дом купит африканец, считайте, что дом обречен. Никогда нельзя верить азиатам — это аксиома». Томас, у которого не было определенного мнения на этот счет, находил такой вызывающий — нет, воинствующий расизм — просто ужасным. В свою очередь, Роланд считал Томаса безнадежно наивным и этого не скрывал. Более того, потрясающе наивным. Серьезный американец — это забавно. «Вот увидите», — любил добавлять Роланд.
Ночной воздух плавал вокруг обнаженных до локтей рук Томаса. Вдали звучала музыка и слышался затихающий женский смех. От цементного гаража, где жили слуги, поднимался дым, вызывая, как всегда, вопрос: отличается ли жизнь слуг в цементном гараже от рабства? И за этой мыслью — желание знать: где сейчас находится Линда? Что она делает именно в эту минуту? Он представил ее в хижине в кустах — почему, сказать не мог. Это было представление о Корпусе мира, подразумевающее много трудной работы и неудобств. Как легко они могли не встретиться на базаре, могли даже не узнать, что находятся в одной и той же стране. От одной этой мысли он почувствовал слабость в коленях. Томас снова увидел изгиб ее талии и бедер, то, как под блузкой покачивалась грудь. От желания, которого он не испытывал с юношеских лет, у него заболели кости.
