Тимур Кибиров - Лада, или Радость

С Жоры-то что взять? Да и все его праздничные затеи были по большому счету безобидны и даже забавны. И то, как он обучил Ладу командам “Смирно! Вольно! Разойдись!”, а потом и команде “Ханде хох!” и “Гитлер капут!”, и то, как он исполнял военно-патриотические песни, особенно “Широка страна моя родная”, корча страшную рожу (“Но сурово брови мы насупим…”), грозя кулаком Чебуреку (“Если враг захочет нас сломать!”), сластолюбиво улыбаясь Сапрыкиной (“Как невесту, Родину мы любим!”) и заключая в объятия отбивающуюся и хихикающую Александру Егоровну (“Бережем, как ласковую мать!”). Лада, конечно же, от всей души и во весь голос ему подпевала.

А вот у Харчевниковых праздника не получилось. Капитан, впрочем, основательно напраздновался на службе, в родном коллективе, буквально на боевом посту, ну и в хмельном кураже решился, невзирая на поздний час, продолжить банкет по месту жительства. “А чо такого?! Чо, не имею права в свой профессиональный, можно сказать, праздник?!” Но Зойка уже в дверях объяснила, “чо такого”, подгулявшим защитникам Отечества — Леха ведь, расхрабрившись, притащил с собой своего “лепшего кореша”, старшего лейтенанта Пилипенко.

Стыдно стало пьяному капитану перед боевым товарищем, взыграло ретивое, оттого и повел он себя так опрометчиво и дерзновенно и на предложение убираться туда, где нажрался, рявкнул: “Хорошо же!!. Пошли, Димон. А ты, прошмандовка, еще пожалеешь! Я те гарантирую! Пожалеешь, суконка!”.

Покатили на дачу праздновать новоселье, поскольку Леха решил ни за что не возвращаться к неблагодарной лахудре и впредь вести вольную пацанскую жизнь. Звонили подружкам разбитного Димона, но были посланы, а на предложение воспользоваться платными услугами профессионалок Леха все-таки ответил решительным “нет” — думаю, из трусости.

Приехали уже во втором часу. Перебудили и перепугали деревенских жителей, были облаяны Ладой и стали пить, закутавшись в пледы и одеяла, — изба-то была не топлена, да и печь была заменена хозяйкой на красивый, но ни хрена не греющий, а только дымящий камин. Но поначалу было все равно смешно и кайфово, как в самоволке или даже в пионерлагере, а вот пробуждение, как вы понимаете, получилось невеселое — настоящее хмурое утро и хождение по мукам. Капитан в тоске обдумывал приемлемые условия капитуляции, хотя было понятно, что она будет безоговорочной и постыдной, а старлей, мучимый холодом и похмельем, злился и на себя, и на друга, и на весь свет, и особенно на то непривычное, обидное положение, когда злость не на ком было сорвать. В отличие от рыхлого и аморфного во всех отношениях Харчевникова, был Пилипенко поджар, нагл и по-настоящему, естественно и простодушно, жесток.

А тут и появляется с двумя пластмассовыми ведрами и в сопровождении Ладки Чебурек.

Глазки Димона загорелись:

— Эт кто же это у вас такой?

— А хрен его знает, — ответил мрачный капитан, роясь в салоне в тщетной надежде найти какую-нибудь забытую вчера бутылку.

— Эй, уважаемый! Ком цу мир!

Бежать было поздно.

Последовавшая сцена была почти точным повторением первого диалога Чебурека и Жорика, только смешного в ней уж точно ничего не было.

Жорик меж тем уже обежал старух: “Атас! Ментуарии Чебурека повязали!”.

— Какие ментуарии, черт бестолковый?

— Да мильтоны, мусора! Лешка и еще какой-то рыжий! Ну теперь в двадцать четыре часа в Кара-Кумы, к верблюда€м! И к варанам! Уч-кутук три колодца!!

Если б не заступничество Тюремщицы, все могло бы еще обойтись. Капитан уже буркнул Димону: “Харэ тебе вязаться. На хрен он нам упал?..Чо с него возьмешь? Поехали давай уже”. Но налетевшая Сапрыкина, с ходу обозвав Димона оборотнем в погонах, сопляком и рыжим засранцем, Лехе указав на то, что он отрастил брюхо, как беременная баба, и рожу, которую за три дня не уделаешь, пригрозив судом за самозахват каких-то лишних квадратных метров народной земли, а на строгий вопрос: “А вы кто такая? Фамилия?” — цинично и насмешливо ответив: “П…а кобылья!!”, не оставила ментам ни одного шанса пойти на попятный без ущерба для чести мундира.

Александра же Егоровна все это время только охала и ахала в ужасе и растерянности, а Лада, хотя и лаяла на всякий случай на незнакомца, но явно не отдавала себе отчет во всей серьезности ситуации. Жора наблюдал из безопасного далека.

И вот уже Димон движением, скопированным у голливудских копов, наклоняет злосчастную Чебуречью головушку в дверь автомобиля, и мы уже готовы навсегда расстаться с нашим загадочным скитальцем, и Сапрыкина напоследок орет: “Небось, деньги дать, сволочи, так отпустили б! Пидарасы!”. Но тут наконец-то вмешивается тетя Шура: “Леш! Миленький! Погоди! Я сейчас… только погоди, не уезжай… я сейчас…”. С удивительной быстротой прохромала она в свою избушку и тут же вернулась, неся в протянутой к ментам руке невероятную красную пятитысячную бумажку.

— Вот, сынок, возьми, пожалуйста. Только нашего-то парня отпусти, а? Он же ничего худого-то не сделал! Отпусти, а?

Все кроме Лады застыли в изумлении.

Даже Пилипенко не сразу нашелся:

— Ну ты даешь, бабка!.. Ишь… Все им пенсии не хватает... Ну ладно… Эй ты, чмо болотное, давай отсюда. Сделай так, чтоб я тебя долго искал!

Это пожелание Чебурек понял без перевода и охотно исполнил, даже не поблагодарив в этот момент Егоровну.

А Лехе стало как-то не то чтобы противно, не то чтоб совестно (как говорил Жора в подобных случаях: “Где была совесть, там х.. вырос!”), но как-то нехорошо, неприятно. И Димона лишать заслуженной добычи не хотелось, да и невозможно было, но и перед односельчанами все-таки было неудобно.

— Ты, баб Шура, чо-то много дала, — капитан полез в толстый лопатник, вытащил несколько бумажек и с кривой улыбочкой сунул их соседке. — На вот сдачу тебе. А то скажешь…

Машина тронулась, но была тут же остановлена заполошным криком Александры Егоровны:

— Стой!! Леша!! Стой!!

— Ну чего тебе еще?

— Да ты обсчитался, Леш! Тут все пять тысяч и есть!

— Дура ты все-таки, баба Шура!.. Ну поехали, чо уставился? Поехали говорю!!

Вот так Александра Егоровна выкупила из неволи праведного иноверца, а капитан Харчевников сделал наконец доброе дело, которое, надеюсь, зачтется ему при подведении окончательных итогов.

Ведь, если разобраться, настоящих, отъявленных сволочей среди нас гораздо меньше, чем принято считать.

24. Март

Мещане! Они и не знали,Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Ранняя весна — сколько щемящей, поэтической грусти и прелести слилось в этом словосочетании, и какая же это на самом деле гадость!