Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти
Игнасио часто выступал со своей мини-корридой перед всеми желающими в кафе, а посетители приветствовали его громкими возгласами и, затаив дыхание, следили, как он убивает воображаемого быка. Иногда Игнасио удавалось уговорить кого-то из друзей или братьев исполнить партию быка. Делали они это с неохотой, ведь не больно-то приятно получить деревянным мечом по спине. Для Игнасио грань между фантазией и настоящей жестокостью была размыта.
«La hora de la verdad!» — триумфально восклицал он с кровожадной улыбкой на лице. Он изображал «момент истины», когда матадор готовится вонзить клинок в быка. В нескольких сантиметрах от разгоряченного зверя у него не оставалось времени на колебания. Игнасио, еще будучи ребенком, понимал: чем чище удар, тем безопаснее для матадора и тем больше поражены зрители. Держа над головой игрушечный клинок, он словно бы слышал, как вся толпа затаила дыхание, и зловещее молчание огромной массы народа лишь подогревало его неподдельный интерес к корриде. Кто знает, сколько раз он выступал с такими репетициями перед тем, что спустя много лет стало настоящей реальностью? Когда ему было пять, бабушка ко дню рождения сшила ему маленький костюм матадора, и он носил его до тех пор, пока все швы не разлезлись и костюм окончательно не разорвался.
В пятнадцать Игнасио бросил школу. Он был непоседой с самого рождения, родителям нелегко было его контролировать. Классические, идеальные черты лица: миндалевидные глаза, прямой нос и губы, о которых мог только мечтать художник, — придавали ему, вне всякого сомнения, почти божественный вид. Однако его поведение было далеким от идеального. Иногда — даже просто антисоциальным. В детстве он часто вел себя как животное, по правде говоря, он и был силен как бык — хороший соперник быку. И однажды он вышел на арену, чтобы выполнить предначертание неотвратимой судьбы.
Игнасио был крепкий, но с узкими бедрами. Трудно представить себе более подходящую фигуру для костюма матадора: расшитой камнями куртки, известной как «traje de luces»[40], и рейтуз, обтягивающих ягодицы и бедра и закрепленных на икрах. Он получил прозвище El Arrogante, Спесивый, когда ему не было и девяти. Оно осталось с ним на всю жизнь, когда он участвовал в корридах по всей Испании. Последние три года он неотступной тенью следовал за одним из матадоров из Гранады, присутствовал на его боях, наблюдал, как он репетирует свои движения с воображаемым быком, совсем как сам Игнасио в детстве.
Если бы у Эмилио появилось прозвище, его точно звали бы El Callado, Молчаливый. Трудно было найти более полную противоположность самодовольному, тщеславному Игнасио, старшему брату Эмилио. Но время от времени, когда последний все-таки прерывал молчание, нельзя было не заметить силу его чувств. Его кругозор сузился до близлежащих лугов Веги с одной стороны и Сакро-Монте с другой. А что там, за их пределами, его абсолютно не интересовало. Весь его мирок поместился в гладкий фигурный корпус его вожделенной страсти — медового цвета гитары для фламенко.
Эмилио был выше других братьев, к тому же не такой смуглый и крепкий, как они. Словно дерево, стремящееся к солнечному свету, Эмилио опередил остальных членов семьи в росте, но не в ширине плеч и весе.
В отличие от Игнасио, который постоянно находился на улице, играл в футбол и временами пропадал где-то до поздней ночи со своими друзьями, Эмилио обычно сидел на чердаке дома. Он мог проводить там целые часы, опершись о черепичную крышу, согнувшись, словно горбун, над своей гитарой. Его сильные пальцы подбирали мелодии заунывной песни. Ему не нужен был свет, чтобы читать ноты с листа, музыка рождалась у него в голове. В сумраке чердака он плотно закрывал глаза, чтобы ни один лучик света не потревожил его.
Если кто-то и поднимался вверх по узкой лестнице, привлеченный его игрой, Эмилио почти никогда этого не замечал. Он продолжал перебирать струны, окутанный волнами чарующих звуков, оставаясь замкнутым в своем собственном восхитительном мире, где создавалась музыка. Ему никто не был нужен. Тот, кто подслушивал, вскоре просто уходил, чувствуя вину за то, что вторгся в чужую личную жизнь.
Эмилио был не таким амбициозным, как Антонио и Игнасио, что на самом деле было и неплохо, поскольку родители нуждались в помощнике. Как только он вырос чуть выше прилавка, то стал помогать Конче и Пабло. Он очень хотел остаться в Гранаде. Настоящей страстью Эмилио была гитара. Его научил играть один из посетителей, старый цыган по имени Хосе, и, несмотря на то что старик умер, когда Эмилио не исполнилось и двенадцати лет, мальчик уже освоил основную технику фламенко. Он тренировался до тех пор, пока не стал таким же хорошим гитаристом, как и звезды из Сакро-Монте.
Он уже немного аккомпанировал сестре, когда родители разрешали ей выступать перед публикой. По правде говоря, единственным человеком, присутствие которого замечал Эмилио, была его младшая сестренка. Мерседес так и влекли звуки гитары брата, он терпеливо сносил интерес сестры, чего никогда не позволил бы никому другому.
Как и большинство маленьких девочек в Гранаде, Мерседес с пяти лет умела танцевать фламенко. Раньше детям просто не разрешали танцевать, поскольку детские косточки слишком мягкие, и тяжелые шаги могут им повредить. Поэтому еще в раннем детстве она пробиралась на чердак и в тесноте и темноте под покатой крышей отбивала ритм ладонями, сначала просто сидя на полу у ног Эмилио. Позже она стала подниматься и топать ногами в такт, потом кружиться. К этому времени Эмилио даже открывал глаза, чтобы показать сестре, что не возражает против ее присутствия. Это были их тайные праздники.
Не было ничего необычного в том, что маленькие девочки, ростом чуть выше отцовских колен, выступают в частных домах на местных пирушках, их юная красота и блеск были зрелищем, которое привлекало множество зрителей, даже если их матери и беспокоились за детские хрупкие косточки. Мерседес была не из тех, кто живет по указке. На крошечном чердаке она научилась щелкать пальцами, вращать телом и трещать кастаньетами. Ее никто не учил, она просто подражала сеньорам, которых видела, училась у них высокомерию, наблюдала за их шагами, впитывая, как губка, неистовство их движений. Для нее такое поведение казалось совершенно естественным, даже несмотря на то что в ее жилах не текла цыганская кровь.
Конча всегда удивлялась, почему Эмилио не раздражает присутствие Мерседес, но как-то ночью, когда она стояла у лестницы и слушала, ей удалось получить ответ на этот вопрос. Мерседес являлась дополнением к его музыке. Стук ее каблуков по деревянному настилу и хлопки в ладоши играли роль ударных.
