Увядающая надежда - Лайла Хаген
— Что использовали туземцы, чтобы татуировать себя на церемонии бракосочетания? Было ли это больнее, чем делать обычную татуировку? — выпаливаю я, вспоминая, что он сказал мне неделю назад. Спокойно, Эйми. Действительно плавный способ сменить тему.
— Понятия не имею, — отвечает Тристан, в его голосе слышится замешательство.
— Но делать что-то подобное, если это причиняет боль, — это варварство. Ну, я всегда думала, что делать татуировку — это варварство. А что, если ты захочешь от нее избавиться?
— Они вообще не планируют ее удалять. В этом-то все и дело. Я думаю, что это прекрасно — отдавать себя кому-то так всецело и полностью.
У меня перехватывает дыхание. Может быть, если бы он не сказал мне несколько минут назад, что отдал мне часть себя, которую никогда не отдавал никому другому, я бы ничего об этом не подумала. Я не могу отделаться от мысли, что это… что бы это ни было… значит для него гораздо больше, чем я думала. Но я не уверена, что готова узнать, что это значит. В его глазах есть интенсивный блеск, который пронизывает меня насквозь. Когда я больше не могу выдерживать его пристальный взгляд, я отворачиваюсь и говорю:
— Спокойной ночи.
Тристан засыпает раньше меня, его ровное дыхание наполняет салон. Мне удается убедить себя, что я слишком остро реагирую, и я тоже почти засыпаю. Затем он обнимает меня за талию, придвигаясь ближе ко мне. Слишком близко. Чувствовать, как каждый дюйм его тела прижат к моему, мучительно.
Его дыхание овевает мой затылок, его сильные грудные мышцы прижимаются к моей спине. А его нижняя часть тела — нет, я туда не пойду. Но моему телу не нужно мое разрешение, чтобы мучить меня. Сильная, почти болезненная потребность пробуждается глубоко внутри меня. Я не могу подавить ее, как ни стараюсь. Даже чувство вины не может ее погасить. Завтра я скажу Тристану, что больше не могу этого делать. Я буду спать на своем месте и приходить к нему только в том случае, если я ему понадоблюсь. Мы оба и так достаточно сбиты с толку. Я — неспособная контролировать свое тело, а он… Этот взгляд Тристана говорил о чувствах, которые он не должен испытывать ко мне. Я позволила этому зайти слишком далеко. Но это не значит, что сон рядом с ним что-нибудь изменит.
Но он действительно имеет значение. Тристан спит всю ночь, ни разу не проснувшись. На этот раз кошмар снится мне. Я просыпаюсь, тяжело дыша, со слезами на глазах. В моем кошмаре на нас напала стая диких зверей, и Тристан помог мне взобраться на дерево, у которого не было нижних ветвей, чтобы животные не могли на него взобраться. А потом его разорвали звери. Когда я понимаю, что он рядом со мной, невредимый, я прижимаюсь к нему и снова плачу, на этот раз от радости. Интересно, с чего вдруг этот внезапный сон? Тристан сделал все возможное, чтобы защитить меня в последние недели.
Когда я снова погружаюсь в сон, пугающее осознание проникает в мой разум. Я думала, что связь между нами здесь в тропическом лесу, была дружбой. Но, может быть, это нечто большее. Может быть, я чувствую больше, чем думаю, к этому человеку, который не только самый сильный человек, которого я встречала, но и, кажется, более решительно настроен сохранить жизнь мне, чем себе.
Глава 19
Эйми
В следующие дни мы погружаемся в самый глубокий ад, какой только может быть, потому что каждое утро находим свежие отпечатки лап внутри забора. А затем второй набор отпечатков, такой же большой, как и первый. Тристан был прав. Это самка ягуара, по крайней мере, с одним детенышем. И детеныш уже не размером с милого котенка, а смертельно опасного размера. Днем зверей не видно, но ночью они бродят повсюду. Они опрокидывают наши запасы дров и пьют нашу воду. Тристан предлагает уйти раз или два, но никто из нас не думает, что это очень хорошая идея. Мы регулярно спускаемся с холма; уровень воды все еще очень высок. Мы продвигались бы медленными темпами, и ночью было бы трудно построить укрытие. Затем, утром, когда исполняется два месяца и две недели с тех пор, как мы разбились, отпечатки лап исчезают. С тех пор проходит еще неделя, а мы все еще ищем их каждое утро и проверяем забор на наличие дыр, но свежих дыр или отпечатков лап нет. Возможно, самка ягуара и ее детеныш (я отказываюсь думать, что детеныши во множественном числе) просто проходили мимо этого места.
Тристан все еще проверяет забор каждое утро, но я перестала ходить с ним. Он также делает последний обход вечером после того, как мы едим, неся факел, и именно там он сейчас; в то время как я свернулась калачиком на своем месте, покусывая губу. Сегодня вечером я пытаюсь набраться смелости, чтобы сказать ему то, что я не могла сказать на прошлой неделе: я больше не хочу спать так близко к нему. Не считая ягуаров, я прошла через свой личный ад. Хотя я сплю дольше одного часа за ночь, спать рядом с ним становится все мучительнее с каждой ночью. Сейчас ему лучше, его кошмары мучают его все реже. Нет никаких причин продолжать это.
— Никаких следов, — объявляет Тристан, входя в самолет.
— Я пойду переоденусь и вернусь через минуту.
Он исчезает в кабине, даже не взглянув на меня. Он не видел, что я лежу не на его сиденье, а на своем.
Но он видит пять минут спустя, когда возвращается. Он останавливается перед сиденьями. У меня была подготовлена вся эта речь о том, что будет лучше, если я буду спать здесь, но под его обиженным взглядом мне удается выдавить следующие слова:
— Я хочу сегодня спать на своем месте, Тристан. Просто здесь так жарко. А когда мы так близко друг к другу становится еще жарче.
Он видит мое оправдание насквозь.
— Я понимаю. Все в порядке. Хороших тебе снов.
Не говоря больше ни слова, он отправляется спать. Я пытаюсь сделать то же самое, но безуспешно. Я начинаю использовать свою старую технику воображения водопада — мне не приходилось использовать ее с тех пор, как я спала рядом с Тристаном. Я начинаю рисовать образ за своими веками, когда начинается его кошмар. Дикий. Громкий. Отчаянный.
