Порочная преданность - Айви Торн

Я опускаюсь на кухонный стул во главе стола и смотрю куда угодно, только не на эти проклятые серьги.

— Это место снова станет прекрасным, если за ним немного поухаживать. Я просто знаю это, — с энтузиазмом продолжает Белла, подходит к стойке, берет большую деревянную салатницу и ставит ее на стол. Она передвигается по кухне с уверенностью, которой я никогда раньше в ней не видел, и это завораживает. — Мы с Агнес сегодня очень взволнованы, так как строим планы.

— Я тоже, — вклинивается Сесилия, принося на стол тарелку с нарезанным хлебом из закваски и кувшин с оливковым маслом с травами, чтобы поставить его рядом с салатом, который, как я теперь вижу, состоит из смешанной зелени, с персиками и мягким, рассыпчатым козьим сыром, который, несомненно, из самого поместья, посыпан сверху. — Белла и Агнес позволяют мне выбирать цветовые решения.

— Она знает в этом толк — говорит Агнес, присоединяясь к остальным, когда она приносит на стол фарфоровое блюдо, которое я узнаю свадебный сервиз моей матери, в центре которого стоит жареный цыпленок с травами в окружении картофеля и овощей. Мгновение спустя входит Альдо, опускается рядом с женой, пока она чопорно усаживается и протягивает мне разделочный нож.

— Возможно, у нас есть будущий дизайнер интерьеров. — Белла ухмыляется Сесилии через стол. — Ее первый проект может быть прямо здесь, дома.

Что-то сжимается в моей груди, тугая полоса эмоций, из-за которой на мгновение становится трудно дышать. Это то, чего мне не хватало долгие годы. Я чувствую это здесь, прямо сейчас, в том, как Белла смотрит на мою дочь и как Сесилия улыбается ей в ответ, в мире между нами шестью за столом, такой же семьей, какой никто никогда не был.

Я хочу сохранить это. Это чувство, этот момент, я хочу заморозить его во времени и никогда не отпускать. Но я знаю, что смогу сохранить его лишь на некоторое время.

Белла уедет, в конце концов, когда закончится это дело с Игорем и она снова будет в безопасности. Сейчас она счастлива здесь, но однажды она почувствует себя в безопасности и начнет искать другую жизнь, свою собственную. Она определится с выбором профессии, может быть, займется фотографией по-настоящему, раз отец больше не сдерживает ее. Она встретит кого-нибудь. И она оставит эту работу и эту семью позади, став отправной точкой на пути к лучшей жизни, чем у нее была бы в противном случае.

От этой мысли мне должно быть хорошо. Это то, что я собирался сделать для нее. Но мысль о том, что я могу потерять ее, заставляет мою грудь болеть по-другому. А мысль о том, что кто-то другой может быть с ней, прикасаться к ней, делать с ней все то, что я до сих пор представляю и о чем мечтаю по ночам, заставляет меня испытывать ревнивое чувство собственничества, о котором я и забыл, что способен на него.

Но она не моя. И я уверен, что если попытаюсь сделать ее своей, то в конце концов только разочарую ее.

Я отгоняю эти мысли, когда мы начинаем есть, сосредоточившись на том, с каким воодушевлением Сесилия рассказывает мне о доме и их планах на него, о цветовой палитре, которая ей нравится, о своих идеях по поводу красок или обоев для разных комнат. Ее энтузиазм согревает меня, мне нравится мысль о том, что даже когда это место будет принадлежать кому-то другому, на нем все равно останется след моей семьи. Не только вклад моих родителей, но и моих детей.

Я собирался сообщить новость о планах продажи всем за ужином. Но, видя восторг на лицах Сесилии и Беллы по поводу ремонта, я не хочу пока ничего говорить. Я уже представляю, как осунутся их лица, как изменится тон ужина. Я знаю, какие объяснения мне придется пустить в ход и какой разговор завести о причинах продажи. И я не хочу испортить момент.

Я также не хочу лишать Беллу того единственного, что, кажется, приносит ей счастье, отвлекая от мыслей о том, что может произойти, когда Игорь нанесет ответный удар. А я знаю, что он это сделает. Я должен выяснить, как защититься от него, как сделать так, чтобы он больше не причинил вреда никому из тех, кто мне дорог, а пока я хочу, чтобы эти страхи были как можно дальше от Беллы.

Когда ужин закончен и со стола убрано, я вижу, как Белла начинает уходить, чтобы отвести детей наверх. Я знаю, что должен просто отпустить ее и закончить вечер, но вместо этого протягиваю руку и касаюсь ее руки.

Она замирает и смотрит на меня, вопросительно приподняв одну бровь.

— Спустишься, когда закончишь, и выпьешь со мной бокал вина?

Я вижу колебания на ее лице. Я догадываюсь, о чем она думает, что вспоминает — тот первый вечер, когда мы сидели в гостиной дома в Нью-Йорке и выпивали вместе, и бокал, который она пролила, и тот момент, когда мне потребовалось все, чтобы не поцеловать ее.

Кровь запульсировала у меня в висках. Я должен сказать ей, что, если она откажется, это неважно. Я должен сказать ей, что вместо этого я собираюсь лечь спать. Но я ничего этого не говорю, как бы четко я ни понимал, что должен.

— Хорошо, — мягко говорит она и поворачивается, чтобы уйти.

Когда она спускается обратно, я уже в гостиной. Сегодня они с Агнес привели комнату в приемлемый вид — пластик и тряпки убраны, мебель натерта до блеска. Камин пока не выглядит пригодным для использования, но, к счастью, сейчас лето. Я стою у камина и смотрю на темную усадьбу за высоким окном справа от меня, когда слышу за спиной ее шаги.

Мне приходится заставлять себя не оборачиваться мгновенно. Не дать одним движением понять, как сильно я ждал встречи с ней, когда она спустится.

Когда я наконец поворачиваюсь, то вижу ее силуэт в дверном проеме, входящий в комнату. Даже в трениках и свободной футболке, с волосами, собранными в беспорядке на голове, у меня перехватывает дыхание от нее. Мне хочется протянуть руку и провести пальцами по одной из тонких прядей волос, задевающих ее щеку. В слабом золотистом свете ламп, разбросанных по комнате, она выглядит светящейся.

Не прикасаться к ней — одно из самых трудных дел,