В глубине тебя (СИ) - Ренцен Фло
— Да че я сделал-то!
— Будущее свое решил просрать! — отец срывается на крик.
— Значит, просру! Мое будущее — мне решать! Ты запарил!
— Поговори у меня, говнюк!!!
Они орут друг на друга на лестничной площадке. Дверь ко мне захлопнута, а я забыта.
— Ну что, бросили нас с тобой, а?.. — справляюсь у трущегося возле моих ног Рикки, погружаюсь пальцами, а потом и носом в барашковую шерсть и принимаюсь громко и неконтролируемо рыдать.
А после решаю, что есть в этом бардаке и положительная сторона: теперь у меня своя собака-терапевт. И собака — это ж почти волк, а с волками у меня какой-никакой, но опыт.
***
— А ты чего сегодня поздно так? — ласково спрашивает Рози, наливая мне кофе.
— Да собаку ж перед работой выгуливала.
— Катари-ина?.. — раздается недоверчивый возглас одной из стерв-«девочек», тех самых, которые до того терпеть меня не могут, что даже в зоне слышимости зовут «стервой».
Эта спрашивает с нескрываемым удивлением, недоверием даже:
— У тебя собака?
— Да, — отвечаю я просто и безэмоционально.
— Большая?
— Не маленькая. Из приюта. Ты знала, сколько собак из Восточной Европы ищут хозяина? Могу дать телефон.
— Нет-нет, у меня аллергия, — поспешно отнекивается она.
Но я не отстаю:
— Между прочим, некоторые породы собак совсем не вызывают аллергии. У моей сестры, например, тоже аллергия, но на Рикки реакции нет.
Кажется, это выше ее сил: я не только взяла из приюта полузамученного пса из Восточной Европы, но у меня еще и сестра есть с аллергией на собак, и я даже о ней рассказываю. Читай: я — не злыдня-социопатка, повернутая на карьеризме, а прямо-таки почти нормальная.
Она кивает и смывается поскорей. А не хрен, думаю, подначивать меня, если сказать, вообще-то, нечего.
О том, как у меня появился Рикки, я уже успела наплакаться Рози по телефону.
Рози посоветовала нанять «девочку для выгуливания» и, хоть у них с Сорином сейчас своих проблем хватает, пообещала даже помочь кого-нибудь найти среди своих одногруппниц. В ответ на прямой вопрос, а не нужна ли им с Сорином собака, только рассмеялась.
Не удалось скрыть Рикки и от мамы — она пришла в негодование от того, как меня во все это вляпали. Мне пришлось поизголяться, чтобы уговорить ее не звонить отцу, да так, чтобы при этом не проболтаться о нашей с ним размолвке.
Вообще-то, Рикки очень милый пес и очень скоро чувствует себя у меня, как дома. Стараюсь не шибко радоваться этому, но сама заигрываю с ним, болтаю. Слушаться меня, помимо команды: «на!», когда выставляю ему корм, он пока не хочет и то и дело норовит утянуть у меня что-нибудь, будь то тапочки или ношеные носки из корзины для белья. Когда ругаю его за это, Рикки преображается: прижимает уши, шарахается от меня, лает. Возможно, это проявление психической нестабильности, потому что раньше его обижали.
В воскресенье я несколько часов провожу на свежем воздухе и волей-неволей знакомлюсь в Бюргерпарке с целой толпой «собачников». На большинство из них, равно как и на их собак, Рикки, вообще-то такой добряк, недоверчиво рычит то ли из ревности, то ли, потому что пытается охранять меня. Но в целом решаю было, что собака — это не так уж плохо.
В понедельник встаю поздно и уматываю на работу, не успев даже выгулять его. Рикки остается один, только тянет вслед за мной черноглазую мордочку, и я едва не прищемляю его любопытный нос в дверях. Это очень трогательно, когда тебя так провожают — решаю в перерыв заскочить домой и погулять с псом.
Заскочить в перерыв, понятно, не получается. К тому же у меня на работе такой аврал, что я, каюсь, вообще забываю о Рикки. Вспоминаю лишь, когда под вечер возвращаюсь домой и, выходя из лифта, слышу его лай.
Поскорее открываю к себе дверь — и мне тут же хочется снова ее закрыть. Дело даже не в отчетливом запахе собачьих экскрементов, которыми разит из моей квартиры. Пока меня не было дома, он, этот... это чучело в буквальном смысле перевернуло все вверх дном. На полу валяются мои грязные шмотки вместе с перевернутой корзиной для белья, местами обжеванная обувь, несколько книг, изгрызенных в клочья, посуда, вероятно, некогда грязная, но теперь вылизанная дочиста, фрагменты содержимого мусорного ведра, полотенца, еще какая-то мелочевка. В зубах у Рикки, безудержно виляющего не только хвостом, но и всей задницей, торчит мой грязный носок.
Клянусь, будь я более слабонервной — хлопнулась бы в обморок, сбежала бы или просто принялась рыдать. Но я говорю себе, что этот бардак — ничто по сравнению с бардаками, которые мне доводилось видеть на работе. Вон, один Бланкенбург чего стоил.
Берусь за то, что просто и очевидно кажется мне наиболее срочным: собираю собачьи какашки повсюду, где мне удается их найти, отмываю паркет, мысленно радуясь, что так его и не поменяла, цепляю Рикки на поводок, на котором он, к слову сказать, тянет, как черт, и тащу гулять. По возвращении с прогулки у меня с непривычки отваливаются руки, но я и тут запрещаю себе скулить. Даю вечерний корм псу, а соображенный наскоро ужин — себе и потом только принимаюсь разбирать завалы, которые нагромоздил мой новоявленный питомец. Перед сном снова вывожу его.
На следующее утро, то есть, сегодня, я не игнорю первый будильник, тащу Рикки гулять перед работой, закрываю все двери, кроме балконной, а в комнате, которую тоже стараюсь максимально забаррикадировать, прокладываю что-то вроде коридора, по которому по моему замыслу пес должен будет самостоятельно выходить на балкон. Этот его выход на балкон мы с ним тренировали вчера и сейчас мне очень хочется, чтобы в мое отсутствие все получилось.
После обеда мне на работу звонит чей-то неизвестный номер. Оказывается, это мое домоуправление. Меня ставят в известность о том, что держать собак в квартире можно было только, согласовав предварительно с ними и что, кроме того, моя собака вот уже два часа беспрерывно лает на балконе.
Сославшись на ЧП на одной из строек, мчусь домой. Баррикады в комнате опрокинуты, извлечены неизвестно откуда самые неожиданные предметы, такие, как стародавние окурки, должно быть, еще времен Рика, причем я, убей, не помню, чтобы он когда-нибудь где-нибудь их бросал. Экскрементов меньше, чем вчера, что, однако, не означает, что их нет совсем, а Рикки, который пару секунд тому назад действительно громко лаял, обалдев от радости, несется ко мне с балкона.
Соображаю, что долго так не протяну, но сдаваться без боя тоже не намерена. Бросаю бредовую идею с балконом и назавтра приезжаю домой в обед — погулять с собакой.
Помимо того, что Рикки до моего прихода снова лаял без передышки и снова устроил бардак в квартире, у меня на двери приклеена записка, в которой говорится, что, если я не прекращу несанкционированно держать в квартире собаку, на меня найдут управу. Кажется, под этой лаконичной и неанонимной угрозой подписался весь подъезд. На работу я в этот день больше не возвращаюсь.
После обеда заскакивает Эрни, которому после уроков удается улизнуть из-под домашнего ареста, и уводит Рикки погулять. Отец вычисляет, что брат у меня и приходит в ярость, решив, что это я подбила его к непослушанию. Эрни объявляют, чтоб немедленно дул домой, грозясь в противном случае пригнать эвакуатор в лице сестрицы Паулы, которой папа, вот прям как чувствовал, недавно подарил машину.
Вечером домоуправление проводит видеоконференцию среди жильцов нашего подъезда. Подключаются и жильцы соседних подъездов. Придумываю Рикки душераздирающую историю. Чуть ли не пускаю слезу, «вспоминая» то, что мне якобы рассказали в приюте о его тяжелой жизни в Венгрии. Мне удается выдавить слезы и кое-у-кого из наиболее нелишенных любви к животным соседей, а у домоуправления выпросить что-то вроде отсрочки.
В четверг беру больничный, а в пятницу — хоум офис.
«Чего?.. Какой еще к чертям собачьим хоум офис? Да ты в натуре заболела, что ли...»
Когда Мартин пытается возникнуть, интересуюсь, а не хотят ли его дети собаку. Франк возникать по-крупному стесняется, но и у него на всякий случай спрашиваю то же самое.
