Галина Щербакова - Женщины в игре без правил
— Маруся! Господи! Ну почему? — чуть не кричал Кулачев.
— Подожди, — отвечала она. — Все-таки я заберу ее после роддома к себе. Заберу. Хотя бы на первое время.
Она очень слаба. Тебе же будет неудобно. Ты хоть знаешь, что такое крохотулечка в доме? Да и Лена будет смущаться. Я помню, как стеснялась своего свекра, когда у меня на халате проступало молоко. Я оттягивала халат, и оно бежало по животу, липкое, щекотное…
Сказать ей, как он, Кулачев, хочет это познать даже вот таким способом, через чужого ребенка? Он просто не сомневается, как она вытянется струной и скажет ему одним из своих холодных голосов: «Ты вполне можешь это иметь естественным путем». Опять объяснять, что она — его единственная женщина, и что если она не может ему родить, то это куда меньшая потеря, чем если родится ребенок без нее? Поэтому Кулачев смолчал. И попросил только не гнать его без нужды и раньше времени. «Иногда ты ведешь себя как городовой». Марию Петровну сравнение насмешило, а Кулачев просто с ума сходил от счастья, когда она смеялась и была мягка.
Мария Петровна хотела, чтобы Алка во время материной больницы жила у нее, но не тут-то было. Алка ей доставалась только по телефону, голос ее всегда был в состоянии бега и исчезновения. Но было что-то в нем, что останавливало Марию Петровну от лишних вопросов, а главное — от лишнего беспокойства. Алка просто сочилась радостью, и надо быть полным идиотом, чтобы влезать в эту радость пальцами и вопросами.
Когда Елену положили в больницу, Юлька сказала, что это замечательный момент собраться «хорошенькой компанией». И была удивлена Алкиным отлупом.
— Нет, — сказала та. — Я переросла счастье коллективизма.
На самом же деле день ее был поделен на школу и на охоту. Георгий, грузин-полукровка из Абхазии, приехал в Москву к русской бабушке, днем пек лаваш на Бутырском базаре с дядей по грузинской линии, вечером ездил в университет слушать лекции с вечерниками, хотя со всеми этими военными делами на его родине у него даже аттестата не было.
Бабушка его жила в подъезде Алки, а Алка ее терпеть не могла за страстную приверженность ко времени, которое Алка не помнила по причине малолетства. В этом далеком времени «дети не пекли лаваши на базаре», «дети имели аттестаты», «дети жили дома» и у них были «дороги жизни», «понятия правил» и «уважение к взрослым».
Однажды, еще до Георгия, Алка сказала «этой старухе», что у нее лично, у Алки, тоже есть и дороги, и понятия, и уважение и не надо к ней цепляться.
— Ты ходишь ни в чем, — сказала старуха.
Алка посмотрела на свои голые ноги, на свой пуп, на кончики пальцев с розовыми ноготочками, как у мамы.
Ей все это нравилось, и это нельзя было назвать ничем.
— Я одета в красоту молодости, — гордо сказала она старухе, совершенно не имея в виду сердечного приступа у той. Но бабка просто вывалилась из лифта и все верещала, верещала, как она, Алка, пропала пропадом в этой жизни. Елена ходила объясняться, вернулась и сказала Алке:
— Значит, так. В лифт с ней не садись. Увидишь на улице — переходи на другую сторону. Задаст вдруг вопрос — ты немая Поняла?
Алка засмеялась и стала садиться со старухой в один лифт и всю их общую дорогу мычала.
Ну могла ли она знать, что у этой идиотки такой внук?
С генетикой ведь не все ясно. Никто не обращает внимания на то, что Мендель был монахом, а значит, хитрецом, что он заморочил людям голову горохом, скрыв что-то всамделишное, главное. Это все равно как если бы в электрических столбах мы искали тайну электричества. Алка сказала об этом учительнице биологии, и та пошла пятнами.
— Несчастному Менделю еще от тебя не доставалось, — сказала она Алке.
— Я жить по гороховому правилу не хочу, — ответила Алка. — Мендель — хитрован. Я точно знаю, что есть другой закон природы или, если хотите. Бога. Я его чувствую, а сказать не могу.
— Ты — доказательство моей теории, — сказала Алка Георгию. — У тебя такие жлобы родственники, а ты как с другой планеты.
— Если ты будешь обижать мою бабушку, — сказал он, — я буду умирать тяжелой смертью.
Можно после таких слов мычать в лифте? Алка стала ходить максимально прикрытой, «здрасьте» бабушке кричала с другой стороны улицы, и та объясняла народу, что «стоило ей взяться за ребенка», и «распутства как не бывало».
Так вот пока Елена лежала в больнице, Алка после школы ездила в лавашную и горячим хлебом расстроила себе желудок. Потом она провожала Георгия в университет и пару раз была на лекциях, но ей они активно не понравились. «Шулеры и шаманы», — сделала она свой вывод и о студентах, и о преподавателях.
Вечером же она отлавливала Георгия, когда тот возвращался, и случалось, если не сталкивалась с его бабушкой, перехватывала его. Тогда они пили чай, болтали, Алка умирала от жалости, глядя в его усталые глаза, предлагала сачкануть разок-другой из лавашного рабства, но он качал головой и объяснял, что дядя за него поручился.
Неведомая, странная жизнь приходила вместе с Георгием в их квартиру. Она уводила от мыслей привычных и беспокоящих. Почему долго лежит в больнице мама, вся наширканная иголками? Почему у бабушки-любовницы нет в глазах счастья, а один за все испуг? И что это за родственница свалилась им на голову и звонит, и пристает, и вяжется. Наталья Алке не нравилась с первого взгляда, она так и сказала единственному нормальному в семье психов Кулачеву:
— Меня от этой тетки с души воротит.
— Не говори ей об этом, — засмеялся Кулачев. — Козленочком станешь!
Алка до мелочей помнит тот день. Позвонила бабушка и сказала, что Елена хочет видеть Алку.
— Я и сама собиралась, — пробормотала Алка.
Было воскресенье, она встала поздно. Представила Георгия в белом колпаке в лавашной. Вздохнула. С наружной стороны окна по жестяному козырьку ходила синичка, Алка ей постучала в окошко, птичка было вспорхнула, но поняла, что не стоит бояться, и вернулась на жестянку. Потом Алка почему-то долго ждала, когда вскипит чайник. Вообще время казалось тягучим и вязким. Чайник не закипал, автобус ехал сонно. Даже в метро не было скорости, Алка на эскалаторе услышала чей-то вскрик: «Поумирали вы все, что ли?»
Мама сидела в кресле в самом углу холла, а на другое кресло положила кофту, книгу и сумку: «произвела захват места». Но, как выяснилось, нужды в этом не было, народу было мало, и кресел пустых было полно.
Алка подробно (удивляясь этому!) рассказала, что и как в школе. Рассказала о Георгии и о том, что с его бабушкой у нее все о'кей.
— Даже? — засмеялась Елена.
— А что поделаешь? — вздохнула Алка.
Была выдана и информация о бабушке — «не пускает Кулачева навеки поселиться, потому что собирается забирать тебя к себе».
— Она мне говорила, — ответила Елена. Ее лоб прорезала неизвестная Алке резкая поперечная морщина, вместе с известной продольной они образовали на лбу Елены крест, и Алка не знала, как и что сказать, чтоб мать убрала эту новую морщину.
— Я хочу тебе рассказать об отце моего ребенка, — вдруг сказала Елена. — Это вовсе не значит, что я собираюсь ему об этом сообщать. Отнюдь! Я не знаю этого человека совсем… Он однажды ночью свалился мне на голову… Я его сначала выгоняла, а потом сама пришла к нему в постель… Сама… У меня не было в жизни такого никогда… Утром он ушел… У него были дела… Плохие дела… Но это не важно… Он мог прийти, если бы хотел, еще, но он не пришел… Никогда больше… Со всех сторон обидно и глупо… Со всех…
— Ты мне говорила его имя, а я забыла, — сказала Алка.
— Павел Веснин…
— Почему ты торчала тогда у Склифа? — спросила Алка.
— У него погибла дочь… Я думала, у меня будет девочка… Одна за другую… А идет, кажется, мальчишка… Его надо назвать, как отца…
— Ну и назовешь! — ответила Алка. — Это же твое право.
«Господи! — подумала Алка. — Какое это вообще имеет значение? Имя? О чем она морочит себе голову, прорезая на лбу крест! Ей же надо о веселом!»
— Хочешь анекдот? — сказала Алка. — Как раз про имя! Батюшка ведет урок закона Божьего в школе. Вызывает одну фефелу и спрашивает: «Ну, Мария, отвечай, как звали первого мужчину?» — «Валера, — тихо отвечает фефела. — Валера».
Они хохочут долго, громко, и лоб Елены делается молодым и гладким.
«Всего ничего, — думает Алка. — Смеяться надо побольше».
— Мам! Не бери лишнего в голову. Как хочешь назвать, так и назовешь. А как назовешь, так и будет правильно. Я за тебя всегда и во всем.
— Расскажи мне подробней про своего мальчика, — просит Елена. — Он красивый… Ты этого не боишься?
— Красоты? — не понимает Алка.
— Ну… Много вокруг будет женщин…
— Он же ненормальный! — смеется Алка. — Он верит во все заповеди.
— А как же его бабушка?
— Он говорит, что у каждого свой путь. Веры и безверия. Истины и лжи. Можно помочь, если можно… А простить нужно всегда.
