Развод. Ты предал нашу семью (СИ) - Арина Арская

Накидывает на плечи халат, запахивается и затягивает пояс. Садится.

— Говори, с чем на этот раз пожаловал.

— Я с тобой готов быть и без детишек, Люб.

Губы поджимает, подбородок приподнимает:

— Это ты сейчас так говоришь, Ярослав.

Она меня называет Ярославом, когда очень злиться. Когда на грани слез.

— А если… если я могу дать тебе ребятеночка?

— Что несешь, Ярослав?

Беру ложку. Ох, выпнет меня Любка после моего разговора так, что я буду лететь несколько километров.

— Ладно, — выдыхаю. — У меня будет ребенок.

— Ах ты кобелина проклятый… — медленно поднимается.

— Сядь, Люба! — повышаю я голос в страхе перед ее гневом. — Сядь! Ты меня не так поняла!

— Не так поняла, да?

Все, мне крышка. Пока ехал сюда, такую складную речь придумал, что сам поверил в то, что смогу все связно объяснить.

— Вот козел, — шипит Люба. — Явился. Ребенка заделал шалаве какой-то? И на меня решил скинуть?

— Да не я заделал! — встаю и выставляю перед собой в защитном жесте руки. — Не я. Мой босс заделал! Не я, Люб… Клянусь! не я.

— Твой босс? — недоуменно вскидывает бровь.

— Да, — понижаю голос до шепота. — Глеб. Он залез на идиотку одну. Люб… А она залетела, только не нужно это дите никому. Ни боссу моему, ни козе этой мерзкой, — сглатываю, — и я его заберу.

— Что? — Люба распахивает глаза и возвращается на стул.

Прижимает руку к груди и смотрит на меня в сонной растерянности.

— Ей деньги нужны, вот пусть и подавится, гнида, — шепчу я. — Я его заберу, Люб. Может, я идиот, но… там жопа, Люб. Такая жопа ждет этого мальца.

— Босс-то твой подонок, — сипит Люба.

— Нет, — я тоже сажусь. — Нагнули его. Подставили.

— Но ребенок-то его…

— Будет моим, — уверенно и тихо говорю я. — С тобой или без тебя, Люб. Деньги я найду.

— Яр, ты… придурок, — Люба медленно моргает. — Чужого ребенка…

— Да, Люб, я люблю детей и хотел бы быть отцом, — пожимаю плечами, — и им буду. Готов быть отцом-одиночкой. Гордым, красивым и смелым.

— Ты ненормальный…

— Что поделать. Много по голове били.

— А эта… мать согласна?

— Да какая она мать? На пузо хотела словить серьезного человека, — отмахиваюсь я. — Я хочу забрать этого ребенка. И я его заберу сразу из роддома. Суну этой стервятнице ту сумму, которую она запросила, а потом если решит заявится однажды, то я ее просто уберу с дороги. В некоторых моментах я невероятно чувствительный, но в других… и не поморщусь.

— А если… больной родится? — Люба внимательно всматривается в мое лицо.

— Значит так тому и быть, Люб, — спокойно отвечаю я. — Буду выхаживать больного.

— Ну и дурак ты, Яр, — не моргает и подпирает лицо кулаком. — А босс твой чего говорит?

— А он не знает. Я попросил о разговоре, — погружаю ложку густую сметану и через пару секунд размешиваю борще белый шматок. Рот полон слюней. — Для него это дите… — поднимает взгляд. — Недоразумение.

— А тебе-то какое дело, Яр? — вздыхает Люба, и ее зрачки расширяются.

— Вот такое вот дело, — замираю с ложкой у рта. — А потом, знаешь, я еще парочку усыновлю.

— Господи…

— А чей-та парочку, — хмурюсь. — У меня тут дом, кусок земли есть. Еще у бабуси целое хозяйство.

— Ты своих завести можешь… С молодухой какой-нибудь… вот сдались тебе проблемы…

— Я тоже был проблемой, Люб, — отправляю в рот ложку с борщем. Мычу от удовольствия. Проглатываю и продолжаю. — Большой проблемой. Не раз подохнуть должен был, но всегда живым выкарабкивался. Значит, для чего-то должен жить. И не нужны мне молодухи, Люб. Ты нужна, но принимаю, что дурак такой могу быть не нужен тебе.

Люба всхлипывает, зажмуривается и закрывает свое прекрасное круглое лицо ладонью.

Затем встает и шепчет, смахнув слезы с щек:

— Я в курятник.

— Зачем?

— Подумать, — хмурится. — мне среди кур особенно хорошо думается.

— Подумать — это дело хорошее.

— Слушай, Яр, — она прячет руки в карманы халата. — Я же тебя хотела в следующую нашу встречу действительно выгнать с концами. Сердце ты мне, козлина такая, на куски каждый раз раздираешь.

— А ты мне.

— Я ночами не сплю.

— Так я тоже, — бью кулаком по столу. — Ни с одной бабой такого не было! Выгнать решила? Выгоняй, Любка, — бью по груди, — в сердце останешься. И я уйду. Больше не увидишь мою рожу! И соплей моих!

— Да ты тут на меня не ори! Не муж ты мне еще, чтобы орать!

Сердце в груди уже почти ломает ребра. Да я к дьяволу пойду и на колени встану, лишь бы стать ее мужем.

— Люб… Не дразни ты меня, а…

— Думаешь, мне легко?! — рявкает она, а затем фурией вылетает из кухни.

Только я встаю, как она кричит:

— Сиди! И ешь! Я же сказала, подумать надо! А ты мне все мысли путаешь!

— Я люблю тебя, дура! И что бы ты там ни надумала, любить буду! До гроба, Любка! Не в этой жизни, так в следующей у нас все выйдет!

— Да замолчи ты!

Хлопает дверь. Шарик за окном бухтит, и Люба опять кричит:

— Да я это! Я! И ладно бы еще лаял нормально! Ты уж либо гавкай, либо молчи!

— И тебе, Шарик, прилетело, — откладываю ложку, лезу в карман за телефоном.

Номер этого человека я помню наизусть. Набираю цифры, вызываю и мрачно вслушиваюсь в гудки.

Он мне должен.

Однажды еще до Глеба я закрыл его жирную тушу собой, а после больницы ушел. Он меня отпустил и сказал, что за ним должок. Пришло время его забрать.

— Если это не Иисус Христос мне решил позвонить в четыре утра, то пеняй сам на себя, — в трубке раздается сонный и хриплый голос Пастуха. — Кто это? Полным именем представься, чтобы я тебя запомнил.

— Ты мне должен.

— Итить-колотить… — зловещая пауза. — Ярик, ты, что ли? Господи… а я думаю, что у меня сегодня изжога была.

— Мне нужны деньги.

— Как же обидно быть тем человеком, в котором видят банкомат. Ладно жена…

— Юр, я тебя сейчас подушкой задушу, — шипит женский голос. — Знаешь, я устала, Юр. Тебе вечно по ночам звонят.

— Тут претензии не принимаю, милая. Он меня от пули закрыл, а потом, конечно, подлец переметнулся к другому, но… мы с миром разошлись. Зачем тебе деньги, Ярик? Попроси у Глебушки.

— Не могу. Тут все сложно.

— А ну да, жена его без трусов оставит, — Юра хмыкает.

— Не буду спрашивать, откуда ты все пронюхал. Да и так скоро.

— А это секрет, что ли? Конечно,