Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна

— Ключ забираете с собой, а коробку оставляйте — Ваш куратор ее заберет, — вмешивается паренек.

— Идет, — небрежно бросаю коробку под дерево.

Бежать я больше не могу не хочу и не буду, и никакие провокации не заставят меня это сделать, и, кажется, Марк это интуитивно понимает, или мой внешний вид хорошо транслирует информацию, но так или иначе, он молча идет рядом, хрустя ногами по редкой опавшей листве и мелким веткам.

— И чья это была идея? — решаю спросить я, чтобы не идти в напрягающем молчании.

— Профкома, как и обычно, — с готовностью отвечает Марк, словно ждал этого вопроса всю жизнь.

— Перестань, ты же знаешь, что я не про игру спрашиваю.

— О чем тогда? — спрашивает он, делая удивленный вид, чем бесит меня еще больше.

— Про странное совпадение по которому из целого потока студентов-экономистов с нами в одном домике живете именно вы с Мартыновым, — терпеливо поясняю я, прекрасно понимая, что разыгрывается очередной акт комедии с участием этого несостоявшегося актера.

— Чистое совпадение, — отвечает Марк, улыбаясь доброй улыбкой.

Вот где были эти улыбки в школе?

— И, полагаю, твое появление в моей комнате совпадение столь же чистое?

— Нет, это был продуманный ход, — быстро говорит Марк, и его лицо становится серьезным, — хотя и привел к неожиданному результату.

— И что это должно значить?

— Я зашел лишь чтобы сообщить новость о нашем приятнейшем соседстве, но, — запнулся Марк на секунду, — не смог сдержаться.

— Марк, Оксана мне рассказала, что это вы с Мартыновым надоумили ее расселить нас вместе, — чтобы не затевать разговор о произошедшем говорю я.

— Что же, если нас так подло сдали, то мне остается только признать наш замысел.

— И какой план? Вы полагаете, что, живя через две стенки мы проявим друг к другу… — замолкаю потому что не могу подобрать правильного слова, которое описало бы степень наших взаимоотношений, поэтому говорю то, что звучит наиболее безобидно, — терпимость?

— Можно сказать и так. Мы играем в одной команде и живем по соседству, а командный дух всегда объединяет. Это я тебе говорю, как член большой команды.

— Объединение возможно при условии хорошего начала, а когда в него заложен исключительно негативный опыт, нужно что-то большее, чем совместная игра в пародию форта Боярда.

— Почему бы не постараться начать с начала?

— Потому что я не страдаю амнезией и забыть треть жизни не могу!

— Мы все еще говорим о нашей команде или только о нас двоих?

Черт! Слишком увлеклась и не заметила, как отстаивание общих интересов переквалифицировалось в собственные мотивы.

— Ситуация с Ирой ничем не отличается, — говорю я за неимением других аргументов.

— Они с Егором разберутся без нашего участия.

— И все же ты притащил и его на этот слет будущих сотрудников финансового сектора, да еще и поселил по соседству.

— Это посильная помощь другу.

— Тебя не переспорить! — фыркаю я, а Марк лишь усмехается.

Мы бредем по тропинке вдоль которой растут редкие деревца с тонким стволом. Иногда Марк протягивает руку и проводит ладонью по веткам, шелестящих желтеющей листвой. Солнце начинает клониться к горизонту и с каждой минутой в лесу становится ощутимо темнее. Вдруг при попытке сделать шаг моя нога резко дергается назад и мне едва удается удержать равновесие — оказалось, что на кроссовке развязался шнурок и я случайно на него наступила. Марк не заметил, как я притормозила на краткое мгновение, пока завязывала кроссовок, и продолжал идти. Расправившись со шнурком, я чуть ускорила шаг, чтобы нагнать его, и в последний момент, когда мы практически поравнялась с Марком, он ладонью зацепил несколько листьев на одной из веток и отпустил. Ничего бы не случилось, если бы я случайно задела эту ветку, но она летела мне в лицо, как хлыст и полосонула аккурат по левой части лба.

— Черт! — закричала я, и наконец, Марк оглянулся, — что ты творишь?

Лоб сильно жгло и щипало, и по привычке приложенная к ране ладонь лишь усугубила эффект.

— Вера, дай посмотрю! — бросился ко мне Марк, пытаясь отодвинуть мою руку, но во мне заговорил детский страх, из-за которого я боялась показывать кому-либо свои раны.

В детстве мы во дворе играли в прятки и я, выбираясь из своего укрытия в виде строительных плит, черканула спиной по бетонной глыбе. Придя домой, я попросила бабушку посмотреть, что случилось, а она едва не упала в обморок от увиденного, долго причитала, плакала и в итоге не нашла ничего лучше, кроме как залить рану зеленкой. Как неконтролируемо лились слезы из-за боли, сравнимой, наверное, с ощущениями от ножевого ранения, я помню до сих пор.

— Вера, я посмотрю! — настаивает Марк, пытаясь остановить меня.

— Нет, не нужно, — проворно отворачиваюсь.

— Перестань, ты же не маленькая, я только взгляну!

— Не надо, уже все хорошо!

— Прекрати, иди сюда! — ему удается поймать мою руку, а захват спортсмена довольно сильный и мне не хватает сил, чтобы вырваться.

— Покажи, — просит он, протягивая руку к моей ладони, закрывающей рану, — я только посмотрю, — добавляет он, видя, что я не тороплюсь исполнять его приказы, — я не стану трогать, я обещаю. Только взгляну.

Он бережно обхватывает мое запястье и тянет в сторону, а я, должно быть находясь под действием его гипнотического взгляда, отвожу ладонь. Господи, да что там за рана, что так жжет? Ну не череп же там треснул, ей Богу!

— Ну? Как? — нетерпеливо спрашиваю, пока Марк разглядывает рану и осторожно убирает волосы со лба. Он, конечно, реагирует совсем не как бабушка много лет назад. Марк не верещит и не причитает, лишь пристально смотрит, но это, черт побери, напрягает еще больше!

— Что там? — настойчиво повторяю я, — ощущение, что стесала половину лба. Так не может болеть маленькая царапинка?

— Ничего страшного, — наконец, отвечает Марк, — просто неглубокая царапина. Дойдем до следующей точки и обработаем. У них наверняка есть аптечка. Как вообще тебя угораздило?

— Это как тебя угораздило? Тебе руки деть некуда, что ты ветки тянешь? — фыркаю я. Еще и спрашивает!

— Ладно, я виноват, — соглашается он, — извини.

— Что ты сказал? — искренне удивляюсь я настолько, что не успеваю сдержать слова, — в смысле, когда это ты научился извиняться? — добавляю осторожно.

— Хватит язвить, Воронова! — хмурится Марк, но сразу же его лицо расслабляется и на губах появляется улыбка.

Когда это она стала такой заразительной, что так и тянет улыбнуться в ответ? Как-то и боль во лбу немного отступила и стало теплее, а все от того, что теплые ладони Марка все еще касаются моего лица. Он поглаживает мою холодную кожу пальцами, и импульсы, поступающие от этой легкой ласки, действуют на меня, как слабый наркотик: мысли притупляются, дыхание учащается, а по телу разливается особенное тепло и становится так легко, как будто попала в невесомость.

Я чувствую, как его губы мягко, но в то же время требовательно накрывают мои, как язык, воспользовавшись моментом короткого вздоха, врывается и захватывает мой. Кровь, перегоняемая бешено бьющимся сердцем, начинает шуметь в ушах, оглушая. Одна ладонь Марка ложится на мой затылок, другая опускается на спину, и он столь сильно прижимает к себе мое тело, что мне становится нечем дышать, или это результат его ласк, а может, он боится, что я отстранюсь? Но я не хочу! Клянусь, я всей душой желаю стоять вот так вечность — впитывать его тепло, его энергию и словно чувствовать эту жизнь. И мне наплевать, что по иронии судьбы именно Марк заставляет мое тело проснуться, именно его касания возрождают мои погибшие ощущения.

— Я так долго ждал, — шепчет Марк возле уха, прежде чем осыпать поцелуями кожу.

До чего же хорошо, до чего же горячо. Если бы он не поддерживал, я бы непременно ничком свалилась к его ногам. Всегда полагала, что чувствами можно управлять, можно их контролировать и не поддаваться случайной страсти. Нет! Истинное желание усмирить невозможно и ничто не поможет: ни голос разума, ни отзвуки логики.