Кевин Милн - Девять уроков

– Вот видишь, ты даже не берешься отрицать это! – продолжил я. – Ты таскаешь за собой такой эмоциональный багаж, который не под силу доброму десятку человек!

– Это не так.

– Правда? – Голос мой сочился сарказмом. – Тогда с какой стати ты развесил по всему дому сотни фотографий мамы? Она умерла двадцать лет назад, но ты, должно быть, до сих пор винишь в этом Бога.

Лицо у Лондона окаменело, а руки еще крепче сжали руль.

– А может, все эти годы ты винишь не Бога, а ее саму?

– Это почему же? – в замешательстве спросил Лондон.

Я умолк, пытаясь облечь в слова то, о чем даже не думал прежде.

– Да потому, – тихо сказал я, глядя в окно, – что она оставила тебя со мной.

Отец промолчал. Я с трудом заставил себя взглянуть на него – из страха, что лицо его подтвердит мою догадку. Однако Лондон лишь тихо покачивал головой. В глазах у него блестели слезы. Оставшуюся часть пути мы проехали молча.

Когда отец остановился, я быстро вышел и заспешил к своей машине. Лондон вышел вслед за мной. Лицо у него подергивалось, как будто он хотел сказать что-то, но не мог собраться с духом. Наконец, махнув на прощание рукой, он размеренным шагом направился к дому. Уже на пороге он неожиданно обернулся.

– Огаста? – прозвучал из темноты его голос. – Ты как-то спросил меня, взошло ли солнце после смерти твоей мамы.

– Я помню.

– Так вот, я… я хочу, чтобы ты знал… Не солнце над головой освещало мои дни. Это был сын, игравший у меня на коленях. Боюсь, я так и не сумел показать этого. Но ты должен знать, что никогда не был для меня позором. – Он шагнул за порог и закрыл за собой дверь.

Я сидел в машине минут пятнадцать, прислушиваясь к размеренному гудению мотора. Мне тоже хотелось о многом рассказать отцу, но как? «Не все можно исправить с помощью второй попытки», – сказал я себе наконец и решительно взялся за руль. Уже выезжая на дорогу, я вдруг вспомнил, что отец забыл одну очень важную вещь. Выскочив из машины, я быстро зашагал к дому и изо всей силы застучал в дверь.

– Каждое дело доводи до конца, – сухо заметил я, когда дверь, наконец, распахнулась.

– Что? – грустно прозвучал голос отца.

По мокрым пятнам на его щеках я сразу понял, что слезы все-таки вырвались наружу. Зрелище это было настолько редким, что я невольно смешался.

– Я… наша сделка, – запутался я в словах. – Где следующая порция карточек?

– Конечно, – откашлялся он. – Проходи, я сейчас.

Не сказав больше ни слова, Лондон быстро скрылся в глубине дома. Я остался стоять у порога. Сквозь открытую дверь на меня пахнуло холодом, и я повернулся, чтобы прикрыть ее. В этот момент взгляд мой упал на большую картонную коробку, стоявшую в дальнем углу гостиной. Даже отсюда было видно, что она доверху чем-то набита – чем именно, я не мог понять и решил познакомиться с ее содержимым поближе.

Склонившись над ней, я с трудом сдержал возглас удивления. Взгляд мой метнулся к каминной полке, а затем заскользил по стенам. Все фотографии матери, маленькие и большие, были аккуратно сложены в этой коробке. Я вновь посмотрел на каминную полку, где когда-то стоял мой любимый портрет – именно с ним я разговаривал в детстве, когда чувствовал себя особенно одиноким. Исчез и он. Лишь мячи для гольфа невозмутимо красовались в своих стеклянных колпаках.

Где-то в отдалении хлопнула дверь, и я вновь поспешил к порогу. Я чувствовал, что мое любопытство может показаться отцу слишком назойливым.

– Вот, – сказал Лондон, вручая мне несколько карточек.

– Всего четыре?

Он кивнул и добавил:

– Все за одно и то же число.

– Признаться, я надеялся на большее, – разочарованно произнес я.

– Боюсь, это все. Ты сказал, что хочешь получше познакомиться со своей мамой, а это последние карточки, в которых я упоминаю о ней.

Я быстро перебрал листки его причудливого дневника. Все карточки датировались 5 сентября 1978 года – днем ее смерти.

– Выходит, ты нарушил условия сделки, – заметил я.

– Как так?

– Ты заявил, что будешь приносить по новой стопке на каждую игру. У нас еще остался один урок. Что ты принесешь мне в следующем месяце?

Лондон улыбнулся.

– Не тревожься, Огаста. Я принесу тебе больше карточек для… – запнувшись, он бросил взгляд на коробку с фотографиями. – Думаю, тебе пора. Твоя жена и так прождала достаточно долго.

– Ты прав, – распахнув дверь, я вышел на холодный зимний воздух. – Спокойной ночи.

Устроившись в машине, я тут же включил верхний свет. Мне действительно хотелось увидеть Эрин – я даже убедил себя, что готов простить ее. Но кое-что не терпело отлагательств. Схватив верхнюю из четырех карточек, я приступил к чтению.

Глава 19

У гольфа мы учимся многому – к примеру, как нужно страдать.

5 сентября 1978 года. Моя дорогая Джессалин упокоилась вечным сном. Священник, управлявший церемонией, предложил нам, близким Джесс, положить в гроб нечто такое, что могло бы сопровождать ее в странствии в «великое неизвестное». Он сказал, что рекомендует подобное уже много лет, поскольку подобная практика ускоряет процесс исцеления родных. Идея эта, по словам священника, осенила его давным-давно. Но разве не так поступали в свое время фараоны? Как бы то ни было, я готов подыграть, хотя и не вижу в этом особого смысла. Так что непосредственно перед церемонией мы с Огастой присоединились к родителям Джессалин, чтобы сказать ей последнее «прощай» и оставить с ней выбранный подарок.

Освальд, ходивший на курсы по борьбе с курением, вручил дочери соответствующий сертификат. У присутствующих он попросил прощения за «маловероятную, но все же существующую» возможность того, что именно его дурная привычка ускорила преждевременную кончину Джесс. Все это время он рыдал, не переставая, и в конце концов объявил Джессалин, что после того, как я разорюсь, он обеспечит Огасту всем необходимым.

Мне никогда не нравился Освальд. Скорей бы уже отдать ему все долги.

Мать Джессалин принесла с собой открытки, которые та присылала из Принстонского университета. Аккуратно пристроив их рядом с телом дочери, она сообщила, что теперь та может закончить свое образование без помех (под помехой, видимо, она имела в виду меня).

Сам я вручил Джессалин две клюшки: свою самую любимую и ту, которую специально купил для нее. Укладывая их в гроб, я сказал, что она может потренироваться со св. Эндрю, покровителем игроков в гольф, – чтобы мы могли поиграть с ней, когда увидимся в следующий раз. Моя клюшка всегда должна быть у нее под рукой, на случай встречи с Господом Богом. «Врежь ему как следует по голове, – шепнул я, – за то, что он забрал тебя у нас с Огастой».