Училка и бандит (СИ) - Гауф Юлия

ГЛАВА 48

- Иван Дмитриевич, вы же понимаете, - тушуется ментовской начальник, - ну не могли вас не задержать. Да и не разобрались наши ребята, вы уж не обессудьте.

Ну да.

Не разобрались, и повязали меня, как забулдыгу-вахтовика, бузотерившего в стрипухе после командировки. Да еще и Василису закрыли…

… она меня убьет!

Даже страшно!

… - и, разумеется, вы можете быть свободны, - лебезит Семен.

- Девушку задержали, тоже в «Дельте» была. Самохину Василису. Нужно освободить, - вздыхаю, предчувствуя скорую свою погибель от ласковых, но когтистых ручек.

- Конечно-конечно, не вопрос!

Сеня показательно-суетливо хватается за белую трубку телефона родом из славных девяностых, диски жужжат, вызывая ностальгические нотки родом из прошлого.

- Угу… да, Самохина. Самохина Василиса, - бубнит Семен. – Отпустили? Замечательно, просто чудесно!

Выдыхаю расслабленно, и мысленно ужасаюсь: совсем меня Василиса запугала.

- Она уже не в «клетке», - услужливо улыбается мент. – Отпустили! Мать за ней приехала, и одежду привезла, в одном белье не выгнали.

Выхожу, и стреляю у выхода первую за долгое время сигарету.

Кажется, Василиса будет долго и со вкусом дуться на мою предполагаемую измену с Лейлой, которой бы ее мозг куриный на место поставить.

Да и выбор мой, не слишком с уголовным кодексом не сочетающийся, Васе не по нраву. Как и характер, благодаря которому я отправил этого олуха-физрука на больничный.

Да, прощение мне нужно будет долго вымаливать, только… оно мне вообще надо?

«Может, ну ее? Вреднючая, склочная, язвительная и ревнивая баба – вот какая моя Василиса, - пытаюсь рассуждать здраво и логично. – Всю жизнь будет пилить, если вообще в руки дастся после всего. Через пару лет жизни с ней я начну лысеть, а лет в пятьдесят Вася доведет меня до инфаркта».

- Ну и что мне делать? – стою дурак-дураком, точно как сказочный персонаж, которым меня Вася обзывает, хотя внутренне я все знаю.

Да, Вася устроит мне «веселую» жизнь. Такую, что щепки будут лететь во все стороны от этой бензопилы по имени «Василиса», но она была честна с самого начала.

Не притворялась вылизанной, картинной дурочкой, которая считает главным счастьем в жизни – борщ варить для мужика.

- Ну, буду считать, что по жизни мне крупно не повезло, - сажусь в пригнанную для меня машину, и газую. – Наверное, в предыдущем воплощении я сильно нагрешил, и расплачиваться нужно в этой жизни. И плевать, пусть Василиса издевается надо мной, как хочет, но…

… но будет моей.

Невестой, женой и матерью детей.

Детей желательно побольше. Вроде бы, многодетные мамы не выносят мозг своим мужьям, для этого у них дети есть.

Решение принято, цель намечена, знамена подняты и мушкеты готовы к бою.

- Вам, молодой человек, здесь не рады!

Василисина матушка, подобная грозному божеству из мифов древней Греции, пугавших меня в детстве, стоит на крыльце, скрестив руки на выдающейся груди.

И впускать меня отказывается наотрез.

- Это негостеприимно, в конце концов, - нахально, в Васином стиле, делаю я замечание. – Мне нужно поговорить с…

- Вам не о чем разговаривать с моей дочерью. Она спит, ночь выдалась тяжелой, - Варвара Степановна хмурится, всем видом демонстрируя крайнюю степень своего негодования моей сомнительной персоной. – К тому же, Василиса примирилась с Боренькой, и они почивают.

Почивают.

Что это слово вообще означает?

Замираю. Кажется, рот приоткрываю, как самый настоящий Иван-дурак, и Варвара Степановна презрительно поясняет:

- Спят они. В супружеской кровати. А вам, повторяю, здесь не рады.

Высказав все это, будущая тещенька заходит внутрь дома, и пытается закрыть входную дверь, но черта-с-два!

Почивают, значит?!

Василиса, и этот умильный идиот?!

На одной кровати?!

- Не рады? Переживете, - дергаю на себя деревянную дверь, отодвигаю возмущающуюся женщину, и вхожу внутрь аккуратного, вылизанного даже дома.

… надо же, про бюст Ленина Василиса сказала не для красного словца.

Первая дверь – пусто, вторая – пусто, третья:

- …! – высказываюсь я емко от представшей моим глазам картины. – Какого …?

- Рот с мылом помою, - сонно бормочет Василиса, умостившаяся на краю кровати. – Не выражаться в классе, родителей вызову…

А за талию, тесно прижавшись к ней со спины, ее обнимает мужская рука.

Боречки этого.

Может, их не разводитьт? Василисе очень подойдет черный цвет, побудет прелестной, хоть и вредной вдовой пару дней, а затем траур можно сменить на белое платье.

- Василиса!

Резко, в два шага подхожу к этой, на их счастье, одетой в дурацкий пижамы парочке, и резко сдергиваю хилого муженька моей Василисы с кровати.

- Эй, вы что творите? – в один голос вопят и Борис, и прибежавшая Варвара Степановна. А за ней, прислонившись к дверному косяку, стоит дедок – коряга старая, и добродушно усмехается, прикусив вставными зубами самокрутку.

- Пошел вон!

- Не имеете права, - Борис, резко проснувшись от устроенной мной встряски, смотрит на тещу в поисках поддержки, а затем тявкает на меня: - Это вы уходите, иначе я пойду в полицию!

Ой.

Напугал.

Боюсь-боюсь.

- Иди. В полицию, в мэрию, к президенту, или к Андрею Малахову, - смотрю на семейство Василисы, и все выражают разные эмоции: дедок – одобрение, Варвара – возмущение, а Борис – обиду и досаду. – Я за Василисой пришел, и без нее не уйду!

Теперь и у меня найдется, чем тебя попрекать, дорогая. Не каждый день застаешь любимую женщину в объятиях другого мужчины, так что один гррешок тебе с меня придется списать.

Странно, что она молчит, кстати. Не проснуться Василиса не могла, такой шум мы подняли.

- Как же вы все мне надоели, - раздается тихий «добрый» голосок моей училки. – Пошли вон! Все! А ты, - Вася переводит взгляд на меня, и приподнимается с кровати, - уходи, и не приближайся ко мне никогда. Предатель!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 49

Бесят все!

И Борис, всю ночь дергавший ногой, и сопевший мне в ухо, а под утро возжелавший исполнения супружеского долга. Желание его я ему зажала в руке так, что бедолага побледнел, и испариной покрылся в боязни, что оторву, как грозилась.

Зато отстал.

А теперь это. Пробуждение мечты: свои, чужие, люди, кони… и все в моей комнате.

- Никуда я не уйду, - Иван придвигает стул ногой, и раздается мерзкий скрежет, от которого мама морщится. Ненавидит она такие звуки, считая их неприличием. Мужчина поворачивается к моему пришибленному семейству, и подкидышу-Бореньке: - А вы идите. У нас разговор.

- Вам ясно сказали: убирайтесь! – включается в общий беспредел мама.

- Варя, уймись. Пусть молодежь сама разбирается, - деда Степа, обычно не вступающий в споры с мамой, бросает на меня хитрый взгляд, и тянет маму за руку.

Предатель.

Я думала, он на моей стороне!

Дверь захлопывается, и я остаюсь наедине с этим гулящим товарищем. Ему бы тоже не помешало прищемить то самое место, за которое я Бореньку с утра «приласкала».

Потаскун.

- Чего явился? Я тут жизнь свою личную налаживаю, - точь-в-точь маменькиным голосом бурчу я.

Мало того, что гопник, ломающий колени ни в чем неповинным физрукам, враль, так еще и бабник. До сих пор перед глазами эти их предварительные ласки.

Убила бы!

- Твоя личная жизнь – это я, - заявляет мое персональное и неверное несчастье. – Чтобы больше к нему не подходила! Собирайся, поедем ко мне, а потом в школу.

Вот те раз.

- Эту свою вези, - играю бровями, и валюсь на кровать. Изгибаюсь, потягиваясь, а Иван ерзает на стуле, глядя на это безобразие. – А мне и здесь хорошо. Ночь была такая… горячая! Меня даже ваши вопли с трудом разбудили.