Дебра Кент - Как опасно быть женой

Кэндис чуть заметно кривит рот, и я понимаю, что ответ ей не понравился.

– А что думает сам Майкл?

– Вообще-то я ему не говорила. Хочу сделать сюрприз.

– Уверены?

– Абсолютно. Раз в две недели, по вечерам в среду, в “Рок-амбаре” его группа проводит “открытый микрофон”. Любой желающий может выйти на сцену и спеть с ними. Специального приглашения не требуется. Я подумала, что это было бы весело.

– А вам того и нужно? Веселья? Или чего-то еще?

Кто она, учитель пения или ясновидящая?

– Веселья. – Я обманываю, и она это знает. – Просто развлечься в среду вечером. Ради разнообразия.

– Что ж, прекрасно. – Кэндис не собирается докапываться до правды. Она откидывается в кресле и складывает руки на коленях. – Покажите-ка, что вы умеете, девушка.

Я ударяю по красной кнопище магнитофона и запеваю “Пристрели меня в яблочко”. Я стараюсь изобразить этакую стерву рокершу, немножко виляю задом, бренчу на воображаемой гитаре, а на слове “Пли!” выставляю вперед палец. В уединении нашего подвала это выглядело вполне симпатично, но здесь я чувствую себя королевой кретинок.

Кэндис пристально смотрит на меня, а когда песня заканчивается, приглашает сесть.

– Почему именно эта песня, Джулия? Что она для вас значит? – вопрошает она с терпеливой улыбкой.

Понятия не имею. Пристрели меня в яблочко. Значит ровно то, что значит. Не знаю.

– Ну, это… как бы рок. Смелая женщина бросает вызов жестокому миру. Типа того.

– Но это про вас? Ваша история? Смелая женщина, бросающая вызов миру? Это происходит с вами сейчас? – спрашивает Кэндис ласковым, почти умоляющим тоном. – Подумайте, Джулия. Пристрели меня в яблочко. Об этом просит Джулия Флэнеган?

Я не знаю, что ответить.

– Выслушайте меня внимательно, Джулия. – Кэндис заглядывает мне в глаза. – На сцене не важно, как вы виляете попой, машете руками, какой у вас наряд, парик и даже голос. Вы обязаны рассказать свою историю. Выбрать свою – именно свою – песню, крепко упереться ногами в пол и спеть ее. Раскрыться до конца, честно. Слиться с музыкой и залом. Понимаете, о чем я?

– Конечно, – тихо бормочу я, смиренно и немного пристыженно. Но я не готова сдаться.

– Хотите спеть еще раз? – спрашивает Кэндис, кивая на магнитофон.

– Не сегодня, – отвечаю я. – Думаю, мне надо найти другую песню.

Из жизни вразнос: я солгала официанту. Он расстроился, что я заказала воду, а не спиртное, и я сообщила ему, что в завязке. Дескать, надеюсь, вы уважаете мое решение вести трезвый образ жизни. А то меня уже тошнит от официантов, которые чуть ли не вливают свой “коктейль недели” вам в глотку. Им что, начисляют проценты за каждый бокал? Или штрафуют, если они забывают предложить свою паршивую “маргариту грандиоза”? Или тот, кто не заказал выпивку, по определению псих, скряга, неудачник и не даст чаевых? Конечно, я могла бы сказать правду: что я не в настроении, что мне еще ехать домой, встречать из школы троих детей, и хотелось бы сделать это трезвой. Но, объявив себя алкоголичкой, я с таким упоительно праведным гневом гляжу в смятенное лицо официанта, что при случае обязательно повторю этот трюк. Как выясняется, врать бывает очень приятно. А иногда вообще нет другого выхода.

Как ни старалась мама, ей так и не удалось вырастить из меня лидера. Я никогда не брала инициативу в свои руки, но всегда следовала за другими; не вожак, но один из стаи; не борец за веру, но истинно верующий во все фундаментальное: Бога, любовь, брак, семью, труд. Не хочу показаться дурочкой. Я лишь предоставляла другим бороться с волнами, а сама стояла у берега и наблюдала.

Короче, мама поразилась бы, увидев, как я снимаю трубку, чтобы позвонить Эвану Делани. Но я слишком долго терзалась подозрениями насчет Эдит и Майкла, и мне было необходимо отвлечься.

– Ужасно скучно, а день чудесный, – говорю я. – Не хотите погулять? Мы могли бы поговорить о выставке.

Ошеломленное молчание. И ответ:

– С удовольствием.

Мы встречаемся в Бентли через пятнадцать минут. Как раз хватает времени стереть осыпавшуюся тушь и подкрасить губы “Лихой девчонкой” красного кетчупного цвета. Я купила ее перед месячными – в это время мне свойственно хватать совершенно несусветные вещи. Осматриваю себя в зеркале женского туалета, раз, два и еще раз, возвращаюсь в кабинет и жду, приняв наиболее выигрышную позу. Воротник к подбородку, волосы за уши, плечи назад, нога на ногу, как ведущая ток-шоу, чтобы продемонстрировать изящные икры. Хорошо, что я надела черную вязаную юбку, которая меня стройнит, тонкий черный свитер в резинку и плотные черные колготки – такой наряд как минимум вчетверо сокращает количество лишних фунтов.

Надеюсь, Эван сумеет разыскать мой кабинет. При бюджетных сокращениях девяностых годов в Бентли отказались от услуг секретаря, и теперь на верхней площадке деревянной лестницы нет приемной – лишь телефон, полуживая диффенбахия и серая, выцветшая картонная табличка “Добро пожаловать в Институт Бентли. Пройдите к телефону и наберите добавочный номер”.

Мало кто ждет подобного от самого передового в мире института сексуальности. В коридорах у нас тоже пусто, если не считать пары витрин с наименее вызывающими, а следовательно, наименее ценными экспонатами. Копия любовного письма рядового Первой мировой войны девушке в Огайо без всякого намека на эротику. Коллекция гравированных японских табакерок с гейшами. Руководство по этикету ухаживаний года примерно 1950-го. Коллекция старых противозачаточных средств, в том числе патент на первую внутриматочную спираль. И это – врата в главный секс-институт современности. Больше похоже на замшелый, заставленный янтарными бутылочками, ступками, пестиками, гипсовыми слепками кабинет пожилого зубного врача, которому давно пора на пенсию. Как любит говорить особо рьяным аспирантам Лесли Кин: “Мы не прославляем секс, а изучаем его. Если вы пришли за скоромным, то не по адресу”.

Это, конечно, помогает охладить любителей клубнички, но по сути своей неправда. И не только потому, что Бентли может похвастаться самым большим в мире собранием порнографических фильмов и журналов. Наш институт издавна был ареной сексуальных скандалов – со времен самой Элизы Бентли, которая, по слухам, каждый год выбирала из нового урожая стажеров молодых любовников обоего пола. В конце шестидесятых в Бентли устраивались “Вечера ключей” для высшего руководства и меценатов. Насмотревшись эротических фильмов и изрядно наклюкавшись, они бросали ключи от своих домов в медную урну и в результате оказывались в постели с чужими супругами. (Никогда не понимала этой игры. Как узнать, где чей ключ? Что делать, если вытащишь из урны собственный? И как быть, если тебе достанется такой урод, что лучше удавиться, чем спать с ним?) Семь лет назад уволили предшественника Лесли, Хорхе Батунгу. Группа будущих студентов с родителями, осматривая кампус, застукала его в леске за последним корпусом, Народным залом: он развлекался со своим секретарем (мужчиной, надо сказать). Сама Лесли не далее как в прошлом году тоже попала в историю: ляпнула журналисту, не для протокола, что предпочитает чернокожих парней. “Знаете, говорят, он у них огромный? Так ведь не врут!”