Наталья Калинина - Кто-то смеется
— Спасибо. — Элли полистала брошюру. В ней, как она и подозревала, не было ничего интересного. — Американский публика любит интимные подробности из жизни знаменитостей. — Она изобразила виноватую улыбку. — Простите, но мы так устроены.
— Я понимаю.
Лицо Милы приобрело озадаченное выражение.
— Я купил бы эту картину, если бы… как это говорить… знал о жизни мистера Барсова побольше. И эту, и, быть может, что-то еще. Я собираться открыть салон современной русской живописи в Америка. Мне нужны интересный факты из биографий художника.
Мила часто заморгала. С ней это случалось, когда она нервничала. Рука с зажигалкой стала дрожать еще сильней, и ей не сразу удалось прикурить сигарету.
— Эта картина стоит дорого, — сказала она. — Один француз готов купить ее за десять тысяч долларов. Я сказала: отдам не меньше, чем за пятнадцать.
— О! — вырвалось у Элли. Она вспомнила, как радовался отец, когда продал свою «Женщину в качалке», для которой позировала больная гриппом мама, за шестьсот пятьдесят долларов. — Разумеется, она того стоит.
— Вы ее берете?
Мила смотрела на Элли хищным взглядом профессиональной торговки.
— Вероятно. Если мы с вами сумеем договориться.
— Я обещаю вам достать разрешение на вывоз картины за границу. Это будет нелегко, но у меня есть связи в Министерстве культуры.
— Очень хорошо.
— Давайте попьем кофе. — Мила сняла трубку телефонного аппарата и сказала: — Леля, принеси в студию кофе и бисквиты. Элли вздрогнула от неожиданности, и это не ускользнуло от взгляда Милы. — Вам холодно? — поинтересовалась она.
— Пожалуй. Как вы назвали… экономка?
— Леля. На самом деле ее зовут Елена. Это уменьшительное имя. Как и Элли. Оно происходит от Элен, если я не ошибаюсь.
Мила пристально смотрела на девушку.
— Бабушка зовет меня Еленой. Бабушка говорить по-русски почти без акцента. Ле-ля, — сказала она по слогам. — Мне очень понравился этот имя.
Мила насыпала в чашки растворимый кофе из банки и залила его кипятком. Потом достала из шкафчика непочатую бутылку коньяка и большие пузатые рюмки. Элли удивилась. Если ей не изменяет память, Мила раньше не притрагивалась к спиртному.
— Выпейте, и вам станет тепло.
Она что называется от души налила в рюмки коньяка и выпила свою залпом. Элли лишь намочила губы.
— Итак, вы хотели что-то спросить у меня. — Мила уже зажгла новую сигарету. — Спрашивайте. Можно откровенно. Но сперва вопрос задам вам я. Кто рекомендовал вам картины моего покойного мужа? Насколько я знаю, его творчество за пределами России не слишком известно.
В ее голосе чувствовалась недоброжелательность.
— Ошибаетесь. Один русский художник, который живет сейчас в Америка, сказал мне…
— Его фамилия, — потребовала Мила.
— Шубин.
Она чуть было не сказала «Шуберт» и от волнения вспотела.
— А, этот прохиндей. Я думала, он давно подох где-нибудь под забором. А он, оказывается, выехал за бугор.
Мила явно огорчилась.
— Этот человек сделать вам что-то нехорошее? — спросила Элли, пытаясь не смотреть на Милу.
— Он поливал меня грязью на каждом углу. Он говорил, будто я сгубила Барсика.
— Что вы сказал? Простите, но я не понимала.
— Ну и черт с тобой! — Мила затолкла в пепельнице недокуренную сигарету и зажгла новую. — Да если бы не я, Барсик загнулся бы еще тогда, когда умерла его первая жена. Если бы не я, он бы не написал больше ни одной картины. Вы представить себе не можете, каким он был трудным человеком и сколько горя я с ним хлебнула. Это его Тася жила, как оранжерейное растение, а на меня взвалили все, как на верблюда. Его девчонки были очень испорченные и развратные. Это Барсик их развратил — брал к себе в постель, носил на руках по комнате, когда они уже здоровыми дылдами были…
«Малыш, мы с тобой самые родные на свете люди. После твоей мамы я не смогу так ласкать ни одну женщину. Может, это плохо, малыш, но я так люблю тебя…»
Элли сделала большой глоток из рюмки с коньяком.
— Вы хотите сказать, мистер Барсов спал со своими дочерьми? — Она медленно и нарочито правильно выговаривала каждое слово. Это помогало скрыть волнение.
— Знать не знаю, что он с ними делал. Может, и спал. — Мила налила в свою рюмку еще коньяка и с жадностью выпила. — Они обе какие-то ненормальные. Старшая с детства употребляла наркотики и всякие снотворные, младшая была помешана на сексе. Она соблазнила моего пятнадцатилетнего сына. Он не выдержал позора и сошел с ума.
— Как интересно! — Элли возбужденно захлопала в ладоши. — Я бы хотел… встретиться с этими девушками. У нас в Америка очень любят подробности этого рода. Миссис Барсов, а вы не могли бы сообщить мне адрес дочерей мистера Барсова?
— Откуда мне знать, где сейчас эти шлюхи? Они сбежали, как крысы с тонущего корабля. Сразу после пожара.
— Пожар? Какой пожар? Миссис Барсов, мне кажется, у ваш муж интересная биография. Его картины будут иметь колоссальный успех у нас в Америка.
— Это она подожгла. Притворилась, будто потеряла сознание, а когда мы побежали за доктором, ее и след простыл.
— Кто?
— Младшая сестричка. Стерва из стерв. Прикидывалась овечкой и наивной дурочкой. Она меня с первого дня возненавидела. Она говорила про меня такое…
Мила захлебнулась собственной яростью и снова выпила коньяка.
— Успокойтесь, миссис Барсов. У вас замечательный репутация. Мне сказали в Художественном фонде, что вы очень милый и добрый женщина.
— Эти старые облезлые дуры из фонда всегда мне завидовали. Когда умерла Таська и Барсик остался один, они из кожи вон лезли, чтоб взять над ним домашнюю опеку, да только у них ни черта не вышло. Одна я имела ключик к этому сложному и капризному замочку. И знаете почему? Да потому что я знаю Барсика уже двадцать с лишним лет. Моя старшая сестричка была его подстилкой. Ха, а вы знаете, что это такое? У вас в Америке, небось, полным-полно подстилок. Я слышала, американки очень расчетливые — сперва доллары, а уж потом любовь. Моя сестренка была по натуре стопроцентной американкой. — Мила рассмеялась, обнажив большие искусственные зубы. — Сперва даешь ты, потом дам я. Как поется в песне: ты только кошельком погромче потряси, и я как паинька сниму свои трусы. А вот я к Барсику издали приглядывалась. Он, дурачок, так ни о чем и не догадался. Ты, мисс, понимаешь, о чем я говорю?
Элли закивала головой и даже улыбнулась.
— Ни черта ты не понимаешь, вот что я тебе скажу. Ну и черт с тобой! Это даже хорошо. Вроде бы говорю с живым человеком, а он ни словечка не понимает, лишь кивает себе головой, как истукан. Ладно, а мне-то что от этого? Лишь бы ты за мою картинку свои «зелененькие» отвалила. И гуд-бай Америке. Так вот, значит, пригляделась я и поняла, что мужичок он хоть куда, да только распорядиться своими достоинствами не может. Разменивается на всякие пустяки и на баб. Его бы в хорошие руки взять, взнуздать, оседлать — и вперед. Ну а эта его бледнолицая краля только и делала, что валялась целыми днями на диване и таскала его за собой по театрам и концертам. А называла она его как! — Мила брезгливо скривила губы. — Язык не поворачивается такую глупость повторить. «Моя единственная любовь», вот как. И все клялась ему в том, что он у нее первый и последний мужчина. Ну разве можно так портить мужчину? Их нужно в руках держать, но делать это с умом. Ты его за хвост держишь, а он хлопает крыльями и думает, что куда-то летит.
