Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)
Первое, что увидела Женька, когда проснулась, были настороженные чертята, застывшие в синих глазищах на встревоженном уставшем лице. Она осторожно пошевелила ногами. Боли не было, хоть и каждое движение давалось с трудом. Женька осторожно огляделась и поняла, что лежит в собственной постели, укрытая как минимум тремя одеялами, а напротив, на Ксюхиной кровати, сидит осунувшаяся и какая-то бледная Лёка.
И стоило Женьке это осознать, как снова заныло сердце, а нос сам собой сморщился.
– Не переживай, – спокойно сказала Лёка, – я скоро уйду.
А переживала ли она? Среди мыслей, завертевшихся вдруг в голове, почему-то не было места старым обидам – слишком много другого нужно было осмыслить, продумать, разложить по полочкам.
– Почему ты мне не сказала тогда? – Спросила Женька и удивилась хрипоте собственного голоса. – Все знали, кроме меня.
Лёка сидела, не шевелясь. Ни единая черточка не дрогнула на её лице, и даже чертята, будто пристегнутые невидимыми цепями, сидели на месте.
– Я боялась, что ты уйдешь, – сказала она равнодушно, и в этом равнодушии Женька прочитала вдруг больше, чем в самом громком крике. Она боялась пошевелиться, ощущая, как на месте сердца сжимается огромный кулак.
– Ты хотела со мной… спать? – Вчера входить в воду и раздеваться было во сто крат легче. Женька не смогла выговорить приставку. Хотела, но не вышло.
Лёка помолчала. Женька знала, что она думает – соврать или нет. Знала так же хорошо, как и то, что не соврет. Не сейчас. Не сможет.
– Я хотела твоей дружбы. Я никогда бы не сделала ничего, что бы могло тебя обидеть.
И всё-таки соврала… Не впрямую, нет, нашла способ, молодец, девчонка.
– Если это дружба, если ты хотела дружить, почему не сказала?
Снова молчание. Женька смотрела на Лёку, не отрываясь, а та сидела изваянием и не делала ни единого движения. И вдруг стало понятно, почему: господи, да ведь она просто боится расплескать. Так же, как Женька вчера боялась сделать лишнее движение, чтобы не потерять ни капельки из того ощущения, что наполняло её целиком.
– Ленка… – прошептала она, чувствуя, как слезы начинают свой бег по щекам, – чертова Ленка…
И Лёка дрогнула, дернулась, было, вперед, остановила себя каким-то невероятным усилием, и выбежала из комнаты. В этот день она больше не вернулась.
Отношения налаживались тяжело. Трудно восстанавливать то, что однажды было разрушено – гораздо труднее, чем построить заново. По кирпичику, по камешку они присматривались друг к другу и наблюдали: «А можно вот так говорить? Или уже нет? А если за руку трону – не ударит ли, не пошлет? Раньше было можно, а теперь – кто знает?». Учились разговаривать, шарахались от каждого случайного прикосновения, но потихоньку привыкали друг к другу.
Не было особенной радости, и ощущения возвращения домой тоже не было – даже после того памятного дня, после Женькиного спасения и Лёкиного бегства, они не бросились в объятия друг друга, и не устроили пир на весь мир по поводу вернувшейся дружбы. Потому что не возвращается она так быстро, невозможно за несколько часов стереть груз больных слов, тяжелых дней – дней, и ночей, когда были не просто не вместе, а врозь.
Врозь. Как приговор, как проклятие, врозь – это то, что уже невозможно склеить, то, в чем нет ни тепла, ни заботы, ни желания помочь. Врозь – это значит, что больше не нужны друг другу. И нет ничего больнее в мире, чем страшное «врозь». Больнее и безнадежнее.
Несколько дней Женька чувствовала себя так, будто Лёка умерла, а теперь воскресла – но не прежней, а немножко другой. И этого «немножко» было достаточно, чтобы пугаться, прятать глаза и отдергивать руку.
Она старалась. Конечно же, они обе старались – по негласному договору всеми силами пытались воскресить дружбу, ходили в те же места, что и раньше, разговаривали на те же темы, и обменивались теми же мыслями. Старались упорно, тщательно, выбирая слова и наряды, натягивая на лица улыбки, и начиная потихоньку ненавидеть друг друга, и самих себя. Так продолжалось, пока в один день Лёка не сказала:
– Хватит.
Женька вздрогнула, подняла глаза от книжки, и снова опустила их назад.
– Что хватит? – тихо спросила.
Она сидела за столом, укутав ноги пледом, и читала Амаду – на этот раз уже не «Генералов», а историю про рыбака, который женился на дочери богатого торговца, и про их любовь. Было что-то такое в этой любви… Похожее на неё саму сейчас.
Лёка громко вздохнула, присела напротив Женьки за стол, и повторила:
– Мелкая, хватит. Слышишь? Мы пытаемся склеить то, чего давно уже нет.
Страх мелкими иголками пронзил Женькино сердце. Что же это? Она что, хочет… уйти? Ей… надоело? Она снова оставит меня… одну?
– О чем ты? – Дрожащим голосом спросила она.
Лёка сделала глубокий вдох, протянула руку через стол, и коснулась Женькиной ладони. Ладонь дернулась, но Лёка не позволила убрать руку.
– То, что было, уже не вернешь, – сказала она мягко, – мы обе это знаем. Той дружбы, что была у нас, не будет уже никогда.
Женька съежилась на стуле, невероятным усилием заставляя себя не плакать. Она ждала удара.
– И не потому, что мы не хотим. Не потому, что мало стараемся, а потому что это просто невозможно. И поэтому я предлагаю с этим покончить…
Женька неожиданно для себя крепко сжала Лёкину ладонь и закрыла глаза. Ну вот и всё. Кончено.
– …И начать с начала.
Кулак разжался. Снова заструилась кровь по сердцу, становясь с каждой секундой всё слаще.
– О чем ты? – и даже голос обрел силу – пока еще неуверенную, испуганную, но всё же силу.
Лёка погладила Женькину ладонь и чертята в её глазах насмешливо ухмыльнулись.
– Я предлагаю тебе начать заново, – сказала она, – с самого начала. Что было – то было, и того не вернешь. Надо жить дальше.
– Хочешь притвориться, что ничего не произошло? – спросила Женька.
– Нет. Мы же с тобой не трусы, мелкая, чтобы от реальности бегать. Что было – то было. Притворяться не станем. А вот дальше жить попробуем.
И они попробовали. Да так, что через неделю снова жизни друг без друга не представляли. Многое вернулось – как раньше Лёка влетала по утрам в двести тридцать четвертую и орала: «подъем!». Как раньше они уходили вечерами на пляж и мечтали наперебой о новой – будущей – жизни. Как раньше Женька то и дело находила в самых неожиданных местах конфеты, записки и маленькие рисунки. Да, многое было как раньше, но многое и осталось в прошлом – они больше не гуляли в обнимку, и по-прежнему избегали любых прикосновений друг к другу. Канули в лету и совместный сон, и валяния на кровати, и шутливые бои подушками. Они словно определили безопасное расстояние друг между другом, и старательно его соблюдали. Не подходить, не прикасаться, и – и это было самое трудное – не задавать вопросов.
