Тереза Маммерт - Этот прекрасный сон
Может, он сердится из-за того, что мы с Джошем продолжаем встречаться? Или утром я что-то не так сделала, когда у пациента остановилось сердце? Больше ничего в голову не приходило.
– Рид? – тихо добавила я.
Он посмотрел на меня. В этот момент лифт звякнул и двери открылись. Выйдя в коридор, доктор Розенберг остановился у стеклянной стены детской палаты. Там никого не было, кроме новорожденных, которые размахивали ручками или спали.
– Я хотел бы вам кое-что сказать, но не знаю, стоит ли.
– Это личное?
– Да. Это касается Джоша.
Я вздохнула:
– Доктор…
– Эйвери, он приезжал ко мне домой. Сказал, чтобы я держался от вас подальше.
Я резко повернула голову: Розенберг продолжал смотреть на детей. Его лицо было так безучастно, как будто он говорил со мной о погоде.
– Вы лжете!
Я сразу ощутила жгучее желание оправдать Джоша и даже не попыталась смягчить тон.
– Спросите мою жену. Или дочь. Они ему открыли.
Я заморгала и тоже неподвижно уставилась за стекло, чувствуя себя глупо. Внутри бурлило столько всего, что я не могла проанализировать свои чувства. В горле образовался ком.
– Мне очень жаль, – с трудом выговорила я.
– Я должен держаться от вас подальше, но, поскольку вы мне небезразличны, скажу вам это в последний раз: Джош стал опасен. Он непредсказуем, эмоционально незрел, у него ярко выражен собственнический инстинкт. Если вы позволите ему продолжать в том же духе, эта смесь может оказаться взрывоопасной. Понимаете меня?
Я кивнула, не сумев заставить себя взглянуть доктору в глаза. Мои щеки вспыхнули.
– Со мной он не такой, он…
– Они всегда не такие, пока такими не станут. Вы не хуже меня знаете, что это процесс. Мы каждый день видим примеры у нас в отделении. Думаете, женщин, которые поступают к нам с травмами, избивают на первом свидании? Думаете, мужья сразу же начинают мешать женам общаться с близкими и друзьями? Вам известно, как это бывает. И вы слишком умны, чтобы дать себя в обиду. Больше всего я жалею, что ничем не могу вам помочь. У меня семья, о которой я должен заботиться. И Джош сделал все, чтобы я не смог поддерживать с вами дружеские отношения. – Доктор повернулся и грустно на меня посмотрел. – Желаю вам всего наилучшего. Это искренне. Удачи вам.
Я хотела ему сказать, что он ошибается, но его слова не были лишены здравого смысла. Я не могла спорить и в глубине души спрашивала себя: «А вдруг это правда?»
– С-спасибо, – промямлила я.
Доктор Розенберг зашагал по коридору, как будто ничего не произошло. Как будто он только что не вырвал из груди мое сердце.
Глава 12
Джош
Захлопнув за собой дверь моей квартиры и шмякнув ключ на столешницу, Эйвери посмотрела на меня расширившимися глазами, полными огня. Я в то время готовил мясной рулет по рецепту матери Куинна – Эйвери попросила. Торт был уже готов и даже кое-как покрыт глазурью. Получилось не идеально, но настоящий именинный песочный пирог с клубникой в магазине не купишь, поэтому пришлось выяснять в Интернете, как такой испечь. Я прикрыл свое творение чистым полотенцем.
– Был неудачный день, детка? – Я бросил прихватку на стол и, прислонившись к обшарпанной пластиковой панели, сложил руки.
– Как посмотреть. Может, по-твоему, унижение – это удача, Джош?
Я отвел взгляд, пытаясь сообразить, что этот вопрос означает на женском языке.
– Э… Нет.
– Но, видно, ты не принял этого во внимание, когда заявился в дом к доктору Розенбергу?
– Черт!
Я потер сжавшиеся челюсти и подумал: «Убью гада!»
– То есть мы начинаем друг другу лгать?
– Я тебе не лгал.
– Ты намеренно скрыл от меня правду. Умолчание – тоже ложь.
– По крайней мере, я не хотел, чтобы ты узнала об этом сегодня. – Я вытер руку и потянулся к ней. – Все не так плохо, как ты могла подумать. Я завез ему книгу, и мы немного поболтали. Вот и все. Я не предполагал, что он окажется слюнтяем и побежит жаловаться. Да еще и в твой день рождения.
Эйвери скрестила руки на груди. Я приготовился к бою, но она не нападала, а только смотрела на меня, и в глазах ее читалось разочарование.
– Послушай, – сказал я, подойдя к ней, – если хочешь, я с ним поговорю.
– Ты уже поговорил. Или ты имеешь в виду, что извинишься?
Я стиснул зубы, чтобы не произнести слов, которые вертелись у меня на языке.
– Нет.
– Нет?! – Она сердито на меня посмотрела и отдернула руки.
– Я борюсь за то, что мы имеем, и не намерен за это извиняться.
– За то, что ты действительно имеешь, тебе бы и бороться не пришлось, – парировала она, закипая. – Господи, Джош, мы уже об этом говорили!
Я не собирался выбрасывать белый флаг из-за такой ерунды. Я ведь только защитил наши отношения, дав Розенбергу понять, что не позволю ему их разрушить. Эйвери потопала в гостиную, я за ней.
– Мне жаль, если я тебя огорчил. Ты права: я должен был сам тебе сказать. Но он пересек черту, и я, возможно, оказал ему услугу. Продолжая в том же духе, он мог бы потерять семью.
Эйвери повернулись: в ее глазах блестели слезы, углы рта были опущены. Она всхлипнула:
– Черт! Я тебя защищала, а доктор был прав.
– Что?
– Джош, мы уже не дети. Ты не должен грозиться его избить, если он засмотрелся на твою игрушку.
Мое лицо скривилось от отвращения:
– Эйвери, ты не игрушка, черт побери! Я никогда так к тебе не относился. А он не просто на тебя заглядывался, хотя у него жена и ребенок. Ты бы видела, как он мне лыбился, когда оказывался рядом с тобой! Он думал, это игра. Но я с тобой не играю. Ты дорогой мне человек. Может, он воспринимает семью как нечто само собой разумеющееся, а я так не могу!
У Эйвери дрогнула нижняя губа:
– Мне это не нужно.
– Тебе я не нужен. – Я произнес эти слова без эмоций, стараясь оставаться спокойным, но моя ярость все-таки прорвалась наружу: – Какого черта, Эйвери? А знаешь что? Пускай. Моей любви к тебе хватит на нас двоих.
– В том-то и проблема, – выпалила она, – ты иррационален. Ты не обдумываешь своих поступков. Мы с тобой вместе недавно, и, похоже, все развивается слишком быстро. Надо притормозить.
Она сняла с шеи монетку на цепочке и, сжав зубы, протянула ее мне. Я почувствовал себя разбитым. Как будто вмиг все потерял.
– Хочешь узнать мои мысли?
– Нет. Не хочу знать ни того, что ты думаешь сейчас, ни даже того, что подумал тогда.
Она положила пенсовик на столешницу. Я покосился на него, как на ядовитую змею.
– Эйвери. – Я сглотнул, борясь с внезапно начавшейся паникой. – Ты не можешь… не можешь сказать мне, что любишь меня, а потом слинять при первой же неприятности.
Эйвери задумалась над моими словами, и я немного расслабился, но она покачала головой и, вытирая щеки внутренней стороной запястья, ответила:
