Непогода - Диана Ставрогина
На протяжении затянувшихся мгновений тишины Антон успевает почувствовать себя только что побывавшим на раскаленной сковородке ужом Его накрывает непривычным волнением, острым и липким, ледяным и жарким одновременно. Спина под рубашкой ощущается влажной от пота, но на самом деле кожа остается неизменно сухой.
Испытываемый сейчас страх для Антона в новинку. Как и выбивающая почву из-под ног неуверенность в мотивации собственных поступков: он и сам не понимает, зачем сказал недавние слова.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Вера, озадаченно хмурясь.
Избегая смотреть ему в глаза, она возвращается к завариванию чая. Исследует настенные шкафчики, содержимое которых со своего места зачем-то пытается разглядеть Антон, выкладывает на тарелку печенье и конфеты, режет взятые из холодильника сыр и ветчину, круглый хлеб – тот, что прежде они покупали в общий дом. Напряжение, нарастающее внутри Веры, чувствуется на расстоянии.
Теперь Антон жалеет, что начал этот разговор. Выразить вслух неясные мысли, куда более близкие к смутным, еще не истолкованным мозгом ощущениям, трудно, почти невозможно. Для него, не приспособленного как к подобного рода переживаниям, так и беседам, уж точно.
Однако, невесело хмыкнув, он дает ответ:
– Ты сама сказала: я не знаю твоих друзей. Стоило подумать последовательно, и оказалось, что я вообще ни хрена о тебе не знаю.
– И, по-твоему, это моя вина? – Голос Веры едва слышно срывается.
– С чего это? – с большим усилием погасив короткую вспышку раздражения, Антон задает вопрос ровным тоном, хотя внутри все мигом вскипает из-за негативной реакции жены, умудрившейся в искреннем признании услышать упрек.
Вера, не поворачиваясь к нему лицом, пожимает плечами, чем только подогревает его раздражение.
– Сам ты никогда этими сферами моей жизни не интересовался, – говорит она якобы спокойно, но ее слова и поведение слишком разнятся.
Ее обида, запрятанная, но не исчезнувшая, все равно очевидна. Антону остается только дивиться собственной слепоте, а еще – зародившемуся внезапно интересу ко всем составляющим Вериной повседневности.
В теле как будто нарастает необычный, подгоняющий к действию зуд. Хочется узнать столь многое, что ошалевшие мысли путаются и сталкиваются друг с другом в безумном беге.
– Может быть, расскажешь теперь? – предлагает он миролюбиво, не сумев отказать себе в попытке наладить контакт сию же секунду, пока есть шанс.
– Зачем? – Вера наконец-то смотрит прямо на него, но в выражении ее лица читаются лишь усталость и безразличие. – Мы через месяц разведемся, – напоминает она, попутно выставляя на стол тарелки и кружки, будто текущий разговор касается совсем других, банальных тем. – Зачем это все теперь?
Едва угадываемое, быть может, даже померещившееся сомнение в ее тихом голосе удерживает Антона в шаге от дальнейших, поспешных и неправильных слов.
Нельзя произнести банальность. Нельзя повторить то, что говорилось им раньше.
Нужно сказать что-то иное. То, что маячит на краю сознания неуловимым эфиром, заключающем в себе нечто важное.
– Затем, – Антон прокашливается: сухость в горле мешает говорить, – чтобы сохранить наш брак.
Зародившееся, было, в Верином взгляде сияние тухнет; уголки губ, ломано дернувшись вверх, опускаются.
– Понятно, – произносит она глухо, кивая, и затем добавляет: – Но ты забываешь, что я не хочу сохранять этот брак.
Чувствовать себя уязвленным и задетым до самых тонких участков кожи неприятно и крайне непривычно. От вернувшейся в состав крови злости лежащие на столе ладони рефлекторно сжимаются в кулаки. Антон шумно выдыхает и всматривается в Веру пристальнее.
– Ты когда-нибудь объяснишь, что именно тебя во мне не устраивает? – Вопреки всем попыткам удержать собственные эмоции на глубине, давно копившаяся ярость оскорбленного несогласия проливается наружу через тон его голоса.
Вздрогнув, Вера вскидывает на Антона полные затаенной бури глаза и резко отвечает:
– Я уже, – выделяет она, – все тебе сказала. Сколько ты будешь меня пытать? Развод так уязвляет твое эго или что? – Ее слова звучат все громче и напряженнее, черты лица темнеют, искажаясь будто от тяжелой боли, грудь вздымается высоко и часто, пока воздух вокруг становится плотным и обжигающе-горячим. – Объясни мне, что еще я должна сказать, чтобы ты успокоился? – Она отворачивается и, уперевшись ладонями в столешницу кухонной тумбы, замирает в неподвижности.
Изящный изгиб линии плеч едва зримо вздрагивает под тонкой тканью одежды. Антону, застывшему на своем месте за столом, кажется, что ритм ее дыхания совпадает с его сердцебиением – таким же скорым и прерывистым. Ребра колет нервирующей болью, в грудной клетке давит из-за недостатка кислорода в четырех стенах маленькой кухни.
Ему еще хочется заявить Вере, что она ошибается, что он вполне спокоен и ее ответы не требуются никому, но вдруг, без всякого усилия с его стороны приходит ничем не замутненное понимание: ни черта подобного.
Он не спокоен.
Он ждет ответов.
А главное – он не хочет отпускать Веру от себя. И ее нежелание сохранять «этот» брак его совсем не устраивает.
Сейчас Антон отчетливо и уверенно осознает, почему с первого же дня был против развода – ни потому, что придется отправляться к старту, ни потому что прежние усилия и потраченные минуты жизни канут в небытие, – нет.
Он больше не видит на месте своей жены другую женщину.
Его жена – Вера.
– Дело не в эго, – признается Антон, нарушая тишину и заставляя неподвижную фигурку Веры впереди себя мелко содрогнуться. Его пугает мысль о том, что его жена, похоже, прячет слезы. – Вера… – зовет он и, не устояв перед стремлением как угодно помочь, встает из-за стола и, подойдя ближе, дотрагивается до ее плеча, но не спешит с дальнейшими действиями. – Вер…
Она качает головой и тихо шмыгает носом, отчего у него чуть сжимается сердце.
– И в чем же тогда дело? – спрашивает она сипло, и до мозга Антона, полностью сосредоточившегося на ее состоянии, прозвучавшие слова долетают с опозданием.
– Ты моя жена. – Вера, не скрывая скепсиса, хмыкает. – Я… не могу представить на твоем месте другую. Не хочу.
Он замолкает, не представляя, как иначе объяснить ей порывы и желания, которые и сам с трудом интерпретирует в осмысленные речевые конструкции. Ложь никогда не казалась ему хорошим подспорьем в чем-либо, но честность дается куда сложнее, чем ожидалось, и объясняет много меньше, чем красивые, далекие от реальной жизни банальности о неземных чувствах.
Вера молчит долго. Антон не решается ее торопить в надежде на то, что сейчас она, как в старые добрые времена, разумно взвесив все «за» и «против», сделает правильный выбор. Тот, в котором ясно, что рушить всегда проще, чем строить, но и в разы опаснее.
Наконец, Вера неловко
