ЛюБоль 2 - Ульяна Соболева
Но тогда я все еще был мелким, Дани. Отец в шутку говорил, что Ману я всегда ждал больше, чем его. А потом брат доставал из-за пазухи подарки для меня. Чаще всего какой-то диковинный трофей, а я от радости снова бросалась к нему на шею. Мне исполнилось четырнадцать, и отец решил искать для меня невесту, а брат сказал, что женит меня тогда, когда я смогу победить его в бою. И не раньше, чем он женится сам.
Услышал позади себя тихие шаги и улыбнулся уголком рта…можно было и не оборачиваться – я узнал её по запаху. Она встала рядом со мной и так же подняла лицо к звездам.
– Я верю, что они смотрят на нас оттуда. Радуются вместе с нами и плачут.
Они всегда рядом. Мы их не видим, но это не значит, что их больше нет. Пока из наших глаз текут слезы по ним, а сердце сжимается от боли, они живы.
Маленькая чужая малышка, потерявшая всех в этой бойне, как и я, могла найти те слова утешения, на которые мало кто был способен. Я видел, как она рыдала когда мы хоронили ее отца, как тихо произносила молитвы, а потом несколько дней отказывалась от еды, пока я не заставил поесть насильно.
– Не спится?
– Тебя ждала.
Резко повернулся к ней, вглядываясь в точеный профиль и пытаясь угадать, лжет или говорит искренне. Сегодня днем между нами многое изменилось. Она, возможно, еще не догадывается об этом, но сегодня эта Лань стала моей, и я ее не отпущу и никому не отдам. Это моя женщина.
– Зачем?
– Видела, что тебе больно, и хотела утешить.
Какие огромные и искренние глаза. Откуда ж ты взялась на мою голову, девочка? И что нам делать дальше? Как далеко ты пойдешь со мной, и что нас ждет впереди? Смогу ли я защитить тебя от ужасов и жестокости моей войны? И что станет с тобой, если я погибну? Ведь люди никогда не примут нашу любовь.
– Сегодня днем ты спросила, не боюсь ли я быть проклятой. И я понял, что ничего не боюсь рядом с тобой. Пусть нас проклинают небеса и люди. Я хочу любить тебя, Дани. Хочу быть твоей.
Я обхватил её лицо ладонями и наклонился к её губам.
– Люби, если хочешь. Только любить меня тебе придется до самой смерти, потому что с этого момента ты будешь принадлежать мне.
– До самой смерти…это так мало. Я хочу любить тебя и после нее.
Я жадно поцеловал ее в губы, зарываясь в шелковистые пряди дрожащими пальцами, а потом привлек к себе, заставив положить голову мне на плечо. Когда я вернусь с этой встречи…если вернусь, ты будешь кричать для меня о любви, маленькая. Истекать влагой, дрожать от наслаждения под моими губами и руками, членом и кричать, как долго и сильно будешь меня любить.
– Кто такой Ману Алмазов, Дани? Это, правда, твой брат? – спросила очень тихо, сплетая пальцы с моими.
– Мой брат мертв. Его убил Олег Лебединский. А это самозванец, который назвался его именем и хочет заключить с нами сделку. Но её не будет. На рассвете мы убьем ублюдка. Я убью. Лично.
Она подняла голову и отстранилась, сильно побледнела, впиваясь пальчиками мне в плечи, и я готов была вытащить свое сердце и положить ей в ладони именно за эту бледность. Потому что испугалась. За меня. За меня никто и никогда не боялся с тех пор, как я попал в плен и меня трахали все кому не лень. И меньше всего я ожидал увидеть этот страх в глазах русской девчонки.
– Послушай меня. Если я не вернусь сегодня, тебе нельзя здесь оставаться. Иди с Миро на юг. Он выведет тебя к твоим. Поняла?
Она отрицательно качнула головой и впилась тонкими пальцами в волосы
– Ты вернешься. Слышишь, Дани?! Ты обязательно вернешься ко мне. А я буду ждать тебя.
– Я постараюсь. Очень постараюсь, малышка. Но все же будь готова уйти немедленно. Если я не вернусь, ты найдешь у нас в палатке записку от меня, там будет сказано, где спрятаны твои документы. А теперь иди спать, Лиля, мне нужно побыть одному.
Но она не ушла. Так и простояла со мной до предрассветных сумерек. А потом помогала мне одеться и наносила краску мне на лицо. Не причитала и ни о чем не спрашивала. Только на прощание сказала, чтобы я помнила, что она ждет меня.
***
На рассвете мы вышли навстречу отряду самозванца. Ровно двадцать человек, вооруженных до зубов и измазанных темно-синей краской. Наши цыгане именно так выходили на поле боя, если не собирались заключать мир. Проклятый ублюдок поймет, что мы не примем его у себя. Для меня этот бой означал слишком много – у самозванца больше людей, и он занял Огнево, а это означало, что если я выиграю, то ..О, Боги! Я даже боялся думать. Думать о том, что вернусь в родные земли. Но я так же понимал, что этот бой может оказаться для меня последним.
По мере того, как мы приближались к отряду, разговоры стихали. Цыгане сжимали свои стволы и ножи, и хранили молчание. Я учил их не растрачивать энергию перед схваткой, уйти в себя и мысленно плясать победный танец на костях врага. И ни одной мысли о проигрыше. Мы возвращаемся только с победой, даже если она стоит нам жизни. Со мной были лишь приближенные, лишь те, кто знали обо мне все и готовы были умереть за наше дело, не задумываясь.
Отряд противника ждал нас на условленном месте, там, где снег всегда таял и обнажал теплую землю. Двадцать ублюдков, которые присягнули в верности подонку. Все на крутых тачках. Впереди их предводитель. Тот самый, который посмел называть себя Ману. В черной маске и черном длинной куртке он походил на самого черта во плоти. Мои люди не преувеличили, когда с суеверным страхом рассказывали о монстре, который оставлял после себя развороченные трупы. Самозванец смотрел в нашу сторону, ожидая, пока мы достаточно приблизимся, чтобы можно было заговорить.
– Здравствуй, Лютый.
– Я тебе здравия не пожелаю!
Жаль, что он в маске. Я бы хотел видеть, как корежит его лицо от моих слов.
– Ману алмазов. Твой барон, цыган. Жду,
