Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан
И что теперь?
А теперь все снова изменилось. Больше не бывало дней, в которые Герман не написал бы мне, не позвонил, не заехал, не попросил заехать меня. Он будто разрешил себе больше не скрывать своих чувств, и я из ледяного океана его равнодушных приказов попала прямиком в тропическое море его заботы.
Он заезжал за мной, чтобы отвезти поужинать в какой-нибудь новый ресторан.
Он встречал меня в дверях офиса и сразу обнимал, не успев даже закрыть дверь. А его губы касались моей кожи благоговейно и нежно.
Он раздевал меня легкими касаниями между жаркими поцелуями, так что я не успевала очнуться, как уже была совершенно обнажена и сидела у него на коленях, пока он разговаривал по телефону, спешно завершая срочные дела.
Или на столе прямо рядом с ноутбуком и, пока одной рукой он набирал срочное письмо, другая скользила по моим бедрам, иногда раздвигая их, и жаркий черный взгляд, брошенный на одно мгновение, словно окунал меня в кипяток.
А потом он подхватывал меня на руки и уносил на тот диван, что помнил о нас слишком многое — и страсть, и жесть, и слезы, и признания. А теперь он запоминал пронзительную нежность, тяжесть наших тел, будоражащий шепот, от которого мне сносило крышу.
Оказывается, мне достаточно лишь слов «я тебя люблю», сказанных на ухо, сказанных сиплым шепотом, чтобы в одно мгновение из замученной владелицы турагентства и вечно негодной матери превратиться в развратную кошечку, готовую на все. Открытую, влажную и мягкую — для него.
Я вспоминала в те дни строчки Ахматовой: «Сколько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб не бывает».
Только порядок был другой. Если раньше я могла по полчаса решать, написать ему в диалоге «Ок» со смайликом или без — не слишком ли игривым будет этот смайлик? — то теперь я чувствовала, что могу капризничать и ластиться к нему, когда захочу.
Однажды вечером я сидела на этом самом диване с бокалом шампанского, заваленная первыми тюльпанами. Герман устроился на полу у моих ног и смотрел снизу вверх со странным, будоражащим до мурашек восхищением. Он был без рубашки и в очень мятых брюках — а я полностью обнаженная.
— Не хочу здесь, — сказала я, надув губы. — Больше не хочу.
Встала, отряхнув с себя цветы, словно пыль, прошлась босиком по ковру. Другому, не тому который залила кровью в тот день, новому. Посмотрела из окна на залитую светом прожекторов парковку у здания, обвела тоскливым взглядом холодный интерьер кабинета.
— Можем мы хотя бы для разнообразия встретиться где-нибудь еще? — спросила я, возвращаясь к дивану и Герману. Который поймал меня, удержав горячими ладонями колени, поднял совершенно шальной и блядский взгляд, скользнув по обнаженной коже черными глазами — и ноги задрожали и подогнулись сами.
Герман воспользовался моментом и усадил меня сверху. Грудь качнулась, упираясь твердыми сосками в его грудь, и он с прерывистым вздохом прижал меня к себе.
— Что ты хочешь? — спросил он глухо.
— Не знаю… — вдруг застыдившись, я уткнулась ему в шею, тайком втягивая его запах, заполняя им легкие. — Здесь я как будто… твоя шлюха. Любовница для обеденного перерыва.
— Тебе не нравится быть моей шлюхой? — прошелестел он на ухо, ладонями обводя мою талию, бедра, сжимая жадно грудь, и дрожь в его голосе отозвалась такой же дрожью во мне.
— Нравится…
А дальше он снова был внутри меня — горячий, напряженный, снова делал так, что я стонала, кричала, задыхалась.
Как он умел.
Ох, как он умел…
Я не успела толком испугаться, что мне наскучит его трепетная нежность, когда он вновь встретил меня обжигающим холодом — и трахнул, нагнув над столом и оставляя звенящие шлепки на заднице.
А потом целовал отметины своих ладоней и шептал:
— Прости меня... Так выбесили на совещании…
— А можно они тебя иногда будут так бесить? — спросила я тогда, сползая со стола, на котором остались влажные следы.
Его тряхнуло с ног до головы так основательно, что я поняла — будут.
А в следующий раз мы встретились уже в первой командировке.
Он запомнил мои слова.
Запомнил…
Страсть перешла в нежность, а она — в привязанность.
А потом в игру.
В игру в то, что мы не просто изменники, тайком сбегающие от своих супругов, чтобы предаться порочной страсти.
Мы — близкие люди.
Можем прийти, например, в театр и весь вечер просидеть рядом , не касаясь друг друга и пальцем — зачем, если у нас есть вся ночь?
Вся жизнь.
У нас не было всей ночи и, тем более, жизни, но не пытаться урвать кусочек счастья у быстротечного времени, а жить так, словно впереди у нас — вечность, оказалось так невероятно целительно для измученного страстями моего сердца, что эти вечера я ценила иногда даже больше жарких ночей.
Знакомясь с Германом — не только бизнесменом или любовником, а с Германом — повседневным, который переодевается в спортивные штаны вечерами в командировках, забивает на бритье, когда не нужно куда-то идти, объедается потрясающими драниками в маленькой кафешке найденной в одном из командировочных городов, и потом весь вечер с трудом дышит и стонет отнюдь не от секса и корит себя за то, что был несдержан, с Германом, который может истратить всю туалетную бумагу и не повесить новый рулон, который может заляпать соусом от пиццы футболку — в конце концов, с Германом, у которого от алкоголя, стресса и дурного настроения может просто не встать, я понимала, насколько он мой человек.
Полностью мой.
До ужаса.
Как будто даже его недостатки рисовали именно такими, чтобы они добавляли перца в нашу жизнь, но никогда не бесили всерьез.
К тому же многие его привычки настолько были похожи на привычки моих сыновей, которые так раздражали Игоря, что я иногда со смехом сообщала:
— Временами я думаю, что мои дети — не от мужа, а от тебя! Вот эта манера бросать зубную щетку и пасту в раковину, а не ставить на край —
