Елена Вернер - Черный клевер

– Ты дура, – тихо заключил Сева и посмотрел на нее с сожалением.

– Да, я дура, – согласилась Лора и жестко отчеканила: – Не стоило всего тебе рассказывать. Только время зря потратила. Дура и есть. А теперь выметайся из моей машины.

Она притормозила у обочины, прямо у бетонного разделителя, и выразительно указала на дверь. Но Сева не шелохнулся, только ткнул пальцем в кнопку аварийки. В салоне стал слышен размеренный стук мигающих фар.

– Приносить себя в жертву – какая глупость, – вздохнул он. – Жертвы приносят те, кто боится жить. Еще бы, одно дело – поступок, громко и быстро, и совсем другое – череда дней, череда решений, каждое из которых требует твоих сил, твоего внимания и твоей боли. Твоя ответственность, ежечасное бремя последствий. А так бросился на гранату, закрыл собой, пожертвовал – и герой, правда, посмертно.

– Какой герой? – поморщилась Астанина. – Что за чушь?

– У меня когда-то был папа. Они у всех были, правда же? Мы ведь не почкованием размножаемся? Вот и у меня был, – поведал Сева. – Да вот только с мамой они что-то не поделили. На самом деле просто у отца появилась другая женщина, а потом еще другая, и снова другая, и опять другая. В общем, ты поняла. Когда он уходил, точнее, когда мама выставила его, мне было пять лет. Я не понимал, что за дурдом происходит вокруг, но точно знал, что не хочу, чтобы папа куда-то уходил. Я ревел и цеплялся за его колени в шерстяных брюках. А он дернул ногой, так, что я отлетел к сушилке для обуви, стряхнул меня, понимаешь? И ушел. И больше я его не видел и не слышал. Как будто листочек в блокноте, раз – и вырвали его. А не так давно на пороге появился мужчина с плохими зубами и проплешиной. Говорит: «Здравствуй, Севка, сынок». Я честно пытался. Пару раз встречались в городе, общались… Но это все не то. Пятна не закрасить, бреши не заколотить. Мне что, пойти с ним мяч по двору гонять? Или выбраться в зоопарк на выходных? Да, как же! Попросил у меня денег, я дал, конечно. Пару месяцев от него не было ни слуху, ни духу, на звонки не отвечал. Потом снова появился, и снова попросил денег. Я думал, может, в больнице лежал, мало ли, помощь моя нужна. А оказывается, просто все спустил в игровые автоматы. Закон-то запрещает, но где мы, и где закон…

Сева потер пальцами переносицу и улыбнулся Лоре:

– Всякое бывает.

– И где он сейчас?

– Умер. Полгода назад. Цирроз. Матери я сообщил, что общался с ним. Она, конечно, была не в восторге, но ничего не поделать, это же мой отец в любом случае. Но вот что я тебе скажу. Не было ни дня за всю мою жизнь, чтобы я так или иначе не подумал о нем. Не важно, бросил он меня или нет, хороший он был или плохой. Когда видел отцов своих друзей, то сожалел, что у меня такого нет. Когда смотрел футбол, гадал, любит ли он футбол тоже, от него ли эта страсть у меня, включен ли этот матч на его телевизоре. Не то чтобы трагедия, заламывание рук, слезы в подушку – но эти мысли, они были! Я помнил его. И скучал. И никак не мог простить. Понять, что же такое должно приключиться с человеком, чтобы он по собственной воле перестал общаться с ребенком! И сейчас не могу.

И прежде чем Лора успела сказать что-либо, Сева уже вышел из машины и побрел вдоль разделителя, против движения. Такой неуместный в этом своем костюме с иголочки посреди дорожного беспорядка. Лорина машина оказалась заперта в душном и пыльном шланге автомобильной пробки, а ей самой ничего не оставалось, кроме как провожать его глазами в зеркале заднего вида. Она видела, как легко Сева перескочил через разделитель: словно не деловой столичный житель, а мальчишка, сиганувший через плетень. На встречке движение было посвободнее, и спустя минуту Севу уже подобрала желтая рыбешка городского такси.

12.37

Лоб девушки был такой низкий, что казалось, черные волосы начинаются всего в каких-нибудь трех сантиметрах над бровями. Из-за этой особенности, которая была скорее недостатком, чем достоинством, лицо у нее постоянно несло выражение хмурое, озадаченное, капризное – и какое-то неумное. При этом болтала пассажирка без умолку, и волей-неволей Астанина улавливала основные тезисы: первый раз видит женщину-таксистку, на работе одни идиоты, муж снова не помыл посуду, хотя обещал, и вообще ей кажется, что ее сильно недооценивают. Лора зацепилась за это слово «недооценивают», и только задумалась о том, скольких же людей на планете оценивают действительно по заслугам (напрашивался ответ «ни одного»), как пассажирка уже перескочила на другую тему.

– И, в общем, сижу я, ем его, виноград этот. А он вкусный, сладкий такой, что не оторваться. И почти все уже доела, и, такая, чуть не подавилась. Думаю – а где же косточки? Ведь нет ни одной косточки! Разве так бывает?

– Сорт такой… – проговорила Лора.

– Модифицированный он, генный, это ж ясно! Виноград без косточек. Ужас! Я даже к врачу хотела сходить, но потом решила, может, ничего страшного от одного раза, вы как считаете?.. И главное, гады, они же не предупреждают! Это же надо говорить. Я на рынке покупала, и эта, продавщица-то, лопочет по-ихнему что-то себе под нос, шеш-беш, миш-киш. Как будто я понимаю! Кошмар, одним словом, представляете?

Лора представляла только одно: какое же все-таки огромное количество людей живет в этом Городе. На планете, конечно, тоже, но что ей целая планета. А Город, он всегда перед ней, разноголосый, со множеством лиц, говорков, взглядов на один и тот же предмет. Поставь перед толпой людей вазу на столике, и никто никогда не сойдется во мнении, какого она цвета или формы. Хорошо еще, если согласятся, что это ваза, а то вполне могут назвать и горшком, и амфорой, да еще и примутся настаивать на своей правоте. Как способны в принципе найти общий язык и понять друг друга те, кому никогда не доведется посидеть в чужой голове и взглянуть на мир чужими глазами? Сколько пассажиров бы Астанина ни перевезла, она никогда не заявила бы, что встречала двух одинаковых. Слова их или проблемы были порой схожими, но не сами люди. У каждого на плечах свой аквариум, огромный и густонаселенный как китами, так и невидимым планктоном. И все это существует ежесекундно, одномоментно, параллельно.

Мы – фракталы, думала она, самоподобные множества, геометрическая диковинка. Если посмотреть на картину в общем, то Город – тот же аквариум, где и киты, и морские коньки, и рыбки-бабочки. Но если приблизиться и взглянуть на каждого человека, то он – аквариум тоже. И философски, ментально, и буквально, биологически. От изменения масштаба картина нисколько не упрощается. И как любой человек что-то думает и помнит, так и весь Город целиком – тоже отнюдь не бездушное и бездумное нагромождение камня и бетона.