Извращенная преданность - Кора Рейли

— Ты не отрицал этого, — прошептала она.

— Отрицал что?

— Что ты убивал людей, что тебе это нравилось.

Я не говорил, что некоторым людям доставляло удовольствие заканчивать свою гребаную жизнь. И я знал, что убийство моего отца когда-нибудь затмит все остальные убийства.

Леона выглядела искренне озадаченной моей реакцией. Неужели она до сих пор не поняла, что значит быть сделанным человеком. Вместо ответа я постучал по татуировке на предплечье.

Она протянула руку, кончики пальцев украсили черные чернильные линии. Ее прикосновения всегда были такими осторожными. Я никогда не был так тронут женщиной. Они обычно царапали ногтями мою спину, хватали и гладили. В этих встречах не было ничего осторожного. Мне это нравилось, но это… черт, это мне нравилось больше.

— Ты можешь ее свести? Ты можешь перестать быть тем, кто ты есть?

Я не знал никакой другой жизни. В те несколько дней, когда я не был частью отряда и еще не был частью Каморры, до того, как я нашел Римо или, вернее, до того, как он нашел меня, я был как плавник, пойманный приливом, без цели моего путешествия. Дни, которые казались вечностью. Я плыл по течению.

— Мог бы. Но я не буду. — Римо, конечно, не позволил бы мне уйти. Это была не та гребаная работа, о которой ты мог бы предупредить за две недели. Это было на всю жизнь. — Ты сама сказала, что я такой.

Она кивнула. Возможно, наконец-то дошло до нее.

— Я научу тебя пользоваться этим ножом и защищаться.

Она выглядела усталой. Возможно, поэтому она и не пыталась спорить, даже если я мог сказать, что она этого хотела. Она открыла дверцу и вышла. Она повернулась ко мне.

— Спи спокойно, Фабиано. Если совесть позволит.

Она закрыла дверь и направилась к дому.

Когда я начал свой процесс посвящения в отряд, я чувствовал вину за то, что видел, как делают другие. И даже позже, когда я впервые начал сражаться на стороне Римо, я чувствовал себя плохо из-за некоторых вещей, которые я сделал, но теперь? Больше нет. После стольких лет службы я больше ничего не чувствовал. Ни сожаления, ни вины. Люди знали, во что ввязываются, когда задолжали нам деньги. Никто не ввязывался в это без собственной вины. И большинство из этих парней продали бы собственную мать, если бы это означало деньги на азартные игры, ставки или покупку дерьма.

Мне никогда не приходилось убивать невинных. Невинных в наших барах и казино не было. Это были потерянные души. Тупые ублюдки, которые потеряли дом своей семьи, потому что они проводили ночи в азартных играх.

Леона была невиновна. Отчаяние заставило ее работать в баре Роджера. Я надеялся, что она никогда не попадет под перекрестный огонь. Мне не нравится идея о том, чтобы причинить ей боль.

ГЛАВА 10

ЛЕОНА

Было много бессонных ночей из-за шума, доносившегося из комнаты матери. То ли потому, что она была с Джоном, то ли потому, что у нее был наркотический припадок. Но теперь шум в голове не давал мне уснуть.

Голубые глаза Фабиано вспыхнули перед моим внутренним взором. Холодный и расчетливый. Внимательный и бдительный. Редко что-нибудь еще. За исключением того момента, когда мы поцеловались. В них было что-то теплое. Возможно, только желание или похоть, но мне хотелось думать о чем-то еще.

Я прижала ладони к лицу. Хватит.

Мне нужно было перестать видеть что-то в нем. Мне нужно перестать хотеть его прикосновений, когда одни и те же руки делают ужасные вещи с другими, вещи, которые я даже не могу себе представить, вещи, которые я даже не хочу знать.

Это было болезненное очарование, которое я не могла ни отрицать, ни подавить. Мафия всегда была чем-то из фильмов, чем-то таинственным для меня. Я знала, что это реальная жизнь, а не голливудский фильм с хорошим концом. Гангстеры в реальной жизни не были непонятыми антигероями. Это были плохие парни, с которыми не хотелось встречаться.

Плохой. Это был такой трудный термин. Что было плохого? Я пыталась думать. Это было то, в чем у меня было много практики.

Я крутилась и вертелась, потом наконец села на матрас и потянулась в темноте за рюкзаком.

Я сунула руку внутрь и нащупала нож. Я достала его, затем нажала кнопку, которая заставила лезвие выстрелить с мягким щелчком. Сталь клинка поблескивала в тусклом лунном свете, струившемся сквозь запыленные окна. Я никогда не использовала его, что не правда. Однажды я направила его на кого-то. Тот самый парень, у которого я его украла. Он был одним из клиентов моей матери. Хуже некуда. Из тех, кто любит бить и оскорблять женщин вроде моей матери, из тех, кто любит заставлять их чувствовать себя еще большим дерьмом, чем они уже чувствовали. Который любил торговаться по цене после того, как дело было сделано, и часто платил почти ничего. Если бы моя мать не была в отчаянии, она, вероятно, не получила бы его больше одного раза, не после того, как он едва заплатил ей за сосание его отвратительного члена и другие отвратительные вещи.

Я была заперта в своей комнате, когда услышала их спор, и, несмотря на предупреждения моей матери держать мою комнату запертой все время, когда у нее были клиенты, борьба вытянула меня.

Я нашла его брюки на диване. И я решила проверить их на деньги. Вместо этого я нашла нож. Я спрятала его за спиной, когда они с мамой вылетели из ее спальни. Мать была полуобнажена, на нем тоже были только носки и трусы.

— Ты не стоишь и тридцати баксов.

— Ты мудак, я позволила тебе кончить мне в рот без презерватива.

— Как будто твой грязный рот чего-то стоит.

Заметив меня, он остановился. Болезненная усмешка искривила его губы.

— За нее я бы заплатил тридцать.

Мне тогда было пятнадцать.

Он сделал шаг в мою сторону. Мать перевела взгляд с меня на него. Они были туманными и расплывчатыми. Ей нужен Кристал.

Я дернула нож вперед и выпустила лезвие.

— Эта маленькая засранка украла мой нож, — прорычал он.

— Не двигайся. Или я заколю тебя.

Я хотела, и, вероятно, сделала бы это без угрызений совести, если бы моя мать не начала колотить его кулаками,