48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория

— Господи-Боже, — бормочет женщина, окинув Лаванта взглядом, говорящим больше любых слов. — Только его не хватало для полного счастья.

В этот момент я с трудом сдерживаю улыбку.

— А это Виола. Его девушка, — как ни в чем ни бывало продолжает Арт, а я едва не раскрываю от удивления рот, когда понимаю, что он творит. Раз уговоры не подействовали, Артур решил пустить в ход тяжелую артиллерию.

— Нет, — пытаюсь вымолвить я. — Мы не совсем… — но тетка Арта уже исчезает в дверном проёме на кухню.

Я стреляю взглядом в сторону Ника, но его эта ситуация, кажется, забавляет.

— Арт, — шепотом кричу я, — что ты устроил?

Кавано пожимает плечами.

— Все лучше, чем быть одинокой и незамужней, — подмигивает он. — Моя тетя строгая католичка.

И тут я понимаю, что лучше бы не отнекивалась от Ника.

— О, Боже! — Я закрываю лицо руками. — Она наверняка ходит в церковь каждое воскресенье. А я заявилась без приглашения в чужой дом.

Артур уже не сдерживает смеха. Фигурки девы Марии глядят на меня со стен с упреком.

— Да еще и в компании двух взрослых парней. Представляешь, что она подумает?

Лишь секунду на его лице мелькает тень раскаяния, но ее тут же смывает широкой улыбкой. Еще никогда я не испытывала такого желания кого-нибудь прибить.

— Да я готова со стыда…

— Не лобызайтесь перед распятием, а на остальное я готова закрыть глаза, — хрипит Зия, бесшумно приблизившись так, что от неожиданности я подпрыгиваю.

Ник хмыкает. Прислонившись к дверной раме со скрещенными на груди руками, он молча наблюдает, и происходящее его ни грамма не заботит.

— И стыдно тебе прежде всего должно быть за прическу твоего парня.

Выражение лица Ника резко меняется.

— Что он у тебя как пастушья собака?

Я не сдерживаю улыбки. Моя неловкость от пребывания в этом доме странным образом испаряется. Оказывается, в эту игру можно играть вдвоем.

— А он не хочет, — жалуюсь я.

— Что значит «не хочет»? — возмущенно спрашивает хозяйка. Эта женщина начинает нравиться мне все больше и больше.

Шаркая по полу, она подходит к Нику, велит жестом наклониться и, прищуриваясь, отодвигает за плечи на расстояние вытянутой руки, чтобы рассмотреть.

— Не было в моей жизни еще такого мужика, который бы отказался делать то, что я сказала. Идем, заодно расскажешь, как жил, — и кивком головы указывает шагать следом.

Ник ошарашенно озирается по сторонам в поисках поддержки. Бесполезно.

Я незаметно машу ему рукой.

— Только не трогайте мои финики, — кричит напоследок женщина, пальцем указывая в направлении крошечной кухни, которая забилась в угол комнаты, отделенная от коридора и гостиной лишь парой стульев. — Эти колонии настолько обнаглели, что подняли цену на полтора фунта. С конца прошлого года в лавку не захожу. Артуро, ты помнишь Глена? Помер, теперь там заправляет его сын, такой же скряга.

— Я завтра куплю, — уверенно заявляет Арт. Что стало с уговором о том, что вечером мы возвращаемся, я не спрашиваю.

Вместо этого осторожно заглядываю в приоткрытую дверь ванной. Ник сидит на трехногой табуретке. Зия у выдвинутого ящика, полного всякого хлама, то ли бурчит, то ли напевает что-то, хрипло, немелодично. Кажется, я наконец ухватываю, что роднит эту женщину с Артом, и чем дольше наблюдаю, тем больше убеждаюсь в собственной правоте. Они оба плюют в лицо чужому мнению, словно говоря: вот он я, и ничто не заставит меня вести себя так, как вам хочется.

Я так глубоко ухожу в собственные мысли, что не замечаю, когда гроза этого дома поворачивается в мою сторону.

— А что насчет тебя, девочка? — спрашивает она, и я тут же прячусь обратно, возвращаясь в гостиную. — Нико уже сделал предложение?

Ее слова вызывают самую нелепую улыбку. Артур захлебывается от восторга. Тактичными всех членов семьи Кавано точно не назовёшь.

— Нет, тетя Клара, — отвечаю я. — У нас с этим также сложно… как со стрижкой.

Она тихо ругается по-итальянски, удивительно, но Ник даже что-то ей отвечает, а потом я слышу, как она отвешивает ему подзатыльник. Уверена, после такой взбучки у кого угодно пропадет желание не только жениться, но и связываться с женщинами вовсе.

— Как он её понимает? Учил итальянский? — спрашиваю я Артура, с интересом рассматривая старую мебель, потертые ковры и подсыхающие цветы в горшках. Вдоль стен, на подставках, стоят фигурки слонов. Я подхожу ближе.

— О, только ругательства, — отвечает Арт. — Его папаша был так себе родителем, так что мы много времени проводили здесь или в общине.

Я хочу спросить Арта про его родных, но не вижу среди вещей никаких о них упоминаний. Даже на каминной полке — слоны, слоны, слоны. Каменные, деревянные, фарфоровые. От крошечных, не больше ногтя на мизинце до размером с кошку. Я беру одного в руки и замечаю позади единственное фото — маленького Артура, — его голова обмотана бинтами, но улыбка так же широка, как и обычно, — и стоящую рядом с недовольным видом более молодую версию Клары.

— Твоя тётя клевая, — говорю я, улыбаясь, и на секунду становится стыдно перед ней за ту ложь, что мы пусть и не по своей воле, разыгрываем. Из ванной доносится звуки работающих ножниц. — А она и правда стричь умеет?

— Еще бы. Кто, по-твоему, стриг меня в детстве?

Против этого и правда сложно что-то возразить.

Арт сбегает на кухню, тут же принимаясь греметь холодильником. Я остаюсь одна и, не зная, чем себя занять, пока жду парней, беру со столика прошлогодний журнал, уповая на то, что со стороны мой интерес к чтению выглядит вполне естественно. Только прочесть его, не разорвав страницы, невозможно. Все склеились.

Примерно час спустя я поднимаю взгляд на звук отворившейся двери. — Глянь на него. Хоть на человека стал похож.

Я вхожу в ванную и застываю на месте. От густой шевелюры Ника осталась примерно половина. Волосы на макушке почти не потеряли длины, а затылок и виски пострижены коротко, открывая шею. Выглядит он настолько непривычно аккуратным, что я мнусь возле входа, не зная, что сказать и вообще стоит ли.

Собрав в одну руку расчёски и ножницы, Зия протискивается мимо, проталкивая меня внутрь, прямо к Нику.

Ванная крошечная и тесная. Настолько, что при желании Ник сможет коснуться руками стенок. Единственное место, где можно встать, — между его разведенных коленей. Лицо тут же обдает жаром. Хотя и тот факт, что ему пришлось выслушивать выговор, притворившись моим парнем, уже достаточно неловкий.

Чтобы занять руки, я тяну за тесёмки и стряхиваю волосы с пелерины, не менее цветастой, чем все в гостиной. Ник отряхивается. Наклоняется в сторону, оглядывая нового себя в потемневшем зеркале над расколотой раковиной.

— Я подумал, что пока мы здесь, я бы смог помочь тебе с Эхо, — вдруг говорит он, проводя пару раз рукой вверх-вниз по непривычно коротким волосам на затылке.

Я приподнимаю брови, ожидая объяснений, но в уборной снова распахивается дверь.

— Нравится?

Я киваю, неловко улыбаясь, и, сама того не замечая, принимаюсь нервно гладить Ника по голове, но жест этот больше походит на то, как чешут за ухом собаку.

Ник перехватывает мою руку и дергает, сажая к себе на колени. Я изумленно ахаю. Самое трудное — изображать в этот момент адекватность, потому что его руки смыкаются вокруг моей талии.

Именно поэтому я ненавижу врать. Сложно притворяться влюбленной в парня, к которому ты на самом деле чувствуешь что-то, не производя при этом впечатление дурковатой. Мы откровенно лажаем, и это при том, что являемся парой всего час.

— Сейчас принесу постель, сами разберётесь как будете спать. Кровать там одна.

— Grazie, Клара, — умудряется сидя раскланяться Ник, да еще и со мной сверху, — но мы ненадолго. Планировали уехать вечером.

Она возмущается: — Артур сказал, вы останетесь. — Кажется, это утверждение, с которым бесполезно спорить.

— Нет.

— Пожалуйста, позволь ему побыть здесь еще немного, — прошу я, вспоминая светящиеся счастьем глаза Артура.