Ты всё ещё моя (СИ) - Тодорова Елена

Член все легче входит. Наращиваю обороты. Бомблю гудящими рыками, будто в моих яйцах не семя закипает, а поток ядерной энергии.

«Люби меня, Чарушин…»

Нет, нет… Этого больше не случится. Порядок. Все под контролем.

– Боже, Боже… Артем… Боже… – шарашит Дикарка.

И стонет. Сладко стонет. Но еще сексуальнее ее вздохи. Такими затяжными страстными нотами сгущает воздух, меня попросту разрывает похотью. Накрывает темным покрывалом, а под ним метеоритный дождь сечет.

Так скользко в ней... Так охуенно скользко. Пожар, как горячо. И тесно, мать твою, как же мне тесно!

Не разрывая зрительного контакта, краснощекая Лиза пролезает рукой между нашими мокрыми от пота телами и, блядь, принимается теребить пальчиками клитор. Приподнимаясь, смотрю на это. Вдыхаю пряный кумар возбуждения, которым заполнен воздух.

– Пожалуйста… Я больше не могу... – шепчет Дикарка рвано, опасаясь, вероятно, что отругаю, чтобы не помогала себе пальцами.

Всегда ведь ругаю. Но сейчас не могу. Мне, конечно же, охота растянуть негу, в которой мы с ней увязли, однако я прекрасно понимаю, что сам не протяну долго.

– Кончай, – даю добро.

Жру визуально ее идеальную наготу, весь тот тремор, что она выдает, и вбиваюсь резче. Рот Лизы распахивается. Глаза закатываются. По телу проходит особо сильная судорога. С губ срывается приглушенный вскрик. Плоть играет частой пульсацией. И, наконец, она кончает. До боли плотно сжимается вокруг моего подрагивающего на пике удовольствия члена. И все – толкаться в нее в прежнем ритме я больше не способен. Тело разрывает на миллионы перезаряженных атомов. Со стоном загоняю по самые яйца и начинаю изливаться. Из меня не просто сперма выплескивается, кажется, будто жизнь вытекает. Все в нее впрыскиваю. Все.

– Моя… – хриплю на последнем, мать вашу, издыхании.

Притискиваюсь лицом к ее лицу. Давлю физически, как ни пытаюсь себя сдержать. Под кожей словно молнии рассекают. Кажется, что пробивают и разрезают саму кожу. Как я там, блядь, вещал? Содрать с себя и с нее кожу? С себя содрал.

Долго не прекращаю содрогаться. Руки, в конце концов, не справляются с ломкой тела, и я падаю на Лизу. Она всхлипывает и обнимает.

Сука, как же она обнимает…

Будто это что-то значит. Будто, и правда, мы – это не просто секс. Будто горят еще чувства.

Горят…

«Люби меня, Чарушин…»

Твою мать, как? Как?! Как? Как не любить?.. Блядь…

Состояние, как и положено на запрещенке, измененное. И я, в конечном итоге, не имея иного выбора, просто позволяю себе заторчать, отлупиться и прийти в себя.

– Вытащи его из меня, – прорезается в какой-то момент Дикаркин пристыженный голосок.

Не открывая глаз, будто бы все еще в кумаре кайфа, под ее свистящее шипение выдергиваю член и, прикладывая усилия, поднимаюсь. Не оглядываясь, шагаю в ванную.

Холодная вода. Полностью на весь напор. Самый агрессивный режим падения. Темнота.

Вдох-выдох строго через нос. Медленно. Глубоко. Ровно.

Посткоитальный ритуал, который я практикую третью неделю подряд. Но в этот раз требуется еще больше времени, чтобы организм успокоился.

Долго дрожь не сходит. Долго мышцы не расслабляются. Долго пробивает их огненными спазмами.

Задуматься бы… Вот только я, как тот самый нарик, отрицаю свою губительную зависимость, даже в моменты тотального передоза.

После двадцатиминутного разгона, наконец, накрывает тело слабостью. Переключаю на теплую воду и вяло намыливаюсь. Вытираюсь. Застываю воспаленным взглядом на своем отражении. Провожу ладонью по пробивающейся щетине. Понимаю, что на бритье никакого духа не хватит.

«Завтра…», – думаю я и, набрав полные легкие воздуха, решительно покидаю ванную.

В спальне сдуваюсь как шар. Встречаться с Лизой взглядами не приходится. Она спит, свернувшись калачиком на краю моей кровати.

Замерзла, что ли… Капюшон банного халата на голову натянула, но разбирать постель не решилась.

Стою как вкопанный. Не соображаю, что делать.

Разбудить? Что-то протестующе скручивается за грудиной.

Оставить? Сердце в тревоге заходится. Пульс точит взрывную кривую. Разум выдает запретительный ордер.

Шагаю... Пересекаю спальню, гашу свет и замираю.

Кровь в теле поразительно громко курсирует. Пришибает своим гулом. Одурманивает.

Шагаю… Возвращаюсь к кровати, приподнимаю Лизу и выдергиваю из-под нее одеяло.

– Артем? – шпарит полусонное темноту.

Мое сердце скачет, как отыскавший дом потерявшийся было щенок.

– Спи, – выдаю рубленым тоном.

Укрываю ее. И ложусь сам.

«Никаких совместный ночевок. Никаких долбаных объятий. Никаких, блядь, поцелуев», – подрывает плотину моего заторможенного дзена разум.

«Заткнись», – агрессивно толкаю в ответ.

И закрываю глаза.

Сознание затягивает гулким эхом. Самолеты ловлю. Опора уплывает. Таскает, будто под градусом. Убеждаю себя, что это не критично. Сколько раз взаправду бывало? Утром уйдет без следа. Все восстановится. Все.

Морфей рубит.

Сука…

Ощущение, что не в царство снов зазывает, а по новой разливает.

– Я, – говорит, – только виски бухаю. А ты, Артем?

– Похрен.

– А, да, молоток, заметно.

Тянем.

А вместо спирта ее запах. Вместо горечи ее вкус. Вместо прохладной свежести ее тепло.

Пригребает. Люто. Сразу в хлам.

«Люби меня, Чарушин…»

– Люблю…

26

Хочешь, расскажу, что значат эти амулеты?

© Лиза Богданова

– Мама… Мама…

Вслушиваюсь в звонкий детский голосок. Вот только море слишком громко шумит и не дает сориентироваться.

Быстрее… Быстрее…

Стремительно оборачиваюсь вокруг своей оси. Солнце ослепляет, перед глазами лишь яркие блики пляшут.

А когда мне, наконец, удается разглядеть бегущего малыша, сон, как обычно, прерывается. Медленно вдыхаю и открываю глаза. Моргая, привыкаю к правильной реальности.

Ощутив чей-то горячий выдох, от неожиданности вздрагиваю.

Боже…

Замирая, признаю давление мужского тела. Он прижимается со спины и крепко стискивает рукой под грудью. Неловко ерзаю ногами, которые оказываются сплетенными с чужими ногами. Жесткие волоски вызывают резкий слет мурашек по всему телу, и я вновь содрогаюсь.

Содрогаюсь и застываю, опасаясь потревожить сон Чарушина. Хочу продлить момент нашего единения. Знаю ведь, что после пробуждения он обнимать не станет.

Вот только затаиться я сообразила поздно. Не проходит и пары секунд, как рука Артема ускользает, ноги выпутываются, давление тела пропадает. Он откатывается и встает с кровати.

Я вздыхаю и заставляю себя тоже подняться.

– Доброе утро, – шепчу, когда наши взгляды пересекаются.

По коже моментально жаркая дрожь проносится. И дело не только в том, что происходило ночью. Он так смотрит, что, помимо смущения, я резко испытываю возбуждение. А учитывая его наготу, скрыть это получается с трудом.

Чарушин ничего не отвечает. Сжимая челюсти, молча проходит в ванную.

Зная, как много времени он проводит в душе, ждать не остаюсь. Покидаю спальню, чтобы, как и всегда, воспользоваться общей ванной.

Скидываю халат, забираюсь в кабину и, настроив воду, позволяю себе расслабиться. Вчера, едва Артем лег, меня охватило такое острое волнение, что я и о сне забыла. Некоторое время лежала и пыталась обратно уснуть. Но никак не удавалось это сделать. Дождавшись, когда выровняется дыхание Чарушина, рискнула прижаться к нему и обнять. Он не оттолкнул, уже крепко спал, видимо. И я бы все на свете отдала, чтобы узнать, что именно ему снилось в тот момент, когда он пробормотал: «Люблю…».

Меня, естественно, током прошило. Каюсь, приняла изначально на свой счет. Но когда эмоции улеглись, пришлось признать, что это было сказано в тумане сна. Вполне возможно, что никакого значения не имело. Сонька тоже болтает во сне. И по большей части все, что она выдает, не имеет никакой связи с реальностью. То с какими-то инопланетными существами сражается, то исследует Северный полюс, то рассказывает, из-за чего вымерли динозавры. А на утро, конечно же, ничего не помнит.