Это небо (ЛП) - Доутон Отем
— Остынь. — Она даже не пытается изобразить извиняющийся вид, лишь берет новую сигарету.
«Остынь?» Сердце переворачивается, тяжело барабанит. Мысли разбегаются.
— Клаудия предупреждала, чтобы я тебе не верил. Она говорила, что ты никогда не изменишься.
И она была права.
Быстро и тихо я иду к спальне. Эбби без надобности меня провожать. Она никогда не отличалась изобретательностью в том, где прятать нычки, так что я точно знаю, где искать.
Все там, где я и думал. В глубине ящика лежат порошок и маленькие белые таблетки; пакеты с двадцатью пилюлями в каждом скатаны в плотный шар и перетянуты резинками, как в фильме про мафию.
Зажимаю один из пакетов между пальцами. Сглатываю горький привкус разочарования и встаю.
Цирк какой-то. Поверить не могу, что я опять повелся. Сколько еще раз я наступлю на одни и те же грабли?
В кухне Эбби стоит там, где я ее оставил. Она почти докурила сигарету. Плечи сгорблены. Пакет в моей руке реакции не вызывает.
— Мы договаривались. — Злит то, как звучит голос. — Ты говорила, что, если я помогу с арендой и продуктами, ты остановишься. Ты поклялась. — Звучит убого, знаю.
— Спустись уже с небес на землю. Подвернулся шанс, и я согласилась, — рычит Эбби. — Хотя тебе не понять!
Дальше так продолжаться не может. Нельзя раз за разом стараться и давать маху. Нельзя ходить по кругу, вечно оказываясь в исходной точке.
Поднимаю пакет над головой.
— Тебе нужна помощь. Если не прекратишь, ты себя угробишь.
— Заткнись, мать твою! Тоже мне Поллианна, — негодует она и прыгает за таблетками.
Я отступаю, чтобы она не дотянулась.
— Хватит! — Я крепче сжимаю пакет.
— Они мне нужны! — орет она. Слюна собирается в уголках рта. — То, что я делаю, тебя не касается. Никогда не касалось!
Таблетки я не отдаю — она молотит кулаками по груди, впивается ногтями в кожу, злобно кряхтит, пинает по голени босой ногой. Так продолжается около минуты.
Когда я вжимаюсь в стойку, а Эбби того и гляди вонзит в меня зубы, я бросаю пакет. Он шлепается на пол и открывается. Таблетки катятся по полу и исчезают под холодильником. С обиженным воплем Эбби ныряет за ними.
— Ты хоть знаешь, сколько они стоят? — визжит она, сгребая таблетки.
Горло перехватывает. Понятия не имею, что делать. Я тяжело дышу, потею, даже дрожу. Нервы сдают, становится обидно. Хочется по чему-нибудь ударить. Хочется разбить стекло, разломать стены в паршивой квартире.
Вспоминается добрая милая Джемма с нежными серо-голубыми глазами. Хочется уйти. Хочется, чтобы эта часть жизни закончилась. Хочется спихнуть ее в яму и засыпать сырой землей.
— Пойду я, — вдруг говорю я.
— Отлично! — вопит Эбби.
Провожу руками по волосам, с медленным вздохом выпрямляюсь. Уже собираюсь уйти, но что-то останавливает. Я разворачиваюсь и произношу:
— Тебе правда нужна помощь.
В ответ она угрюмо хохочет. Эбби по-прежнему ползает по полу, пакет с таблетками держит в руке. Лицо пошло розовыми пятнами. Тушь растеклась. Кожа вокруг губ в глубоких бороздках. Она выглядит уставшей. Она выглядит постаревшей.
— Серьезно.
Эбби моргает и отводит глаза. Она запечатывает пакет.
— Пожалуйста.
На этот раз гнева в голосе нет. Я снова маленький, снова молюсь, чтобы в мире все встало на свои места. Хочу того, чего хотел всегда: чтобы эта женщина не была наркоманкой, чтобы она нашла нормальную работу. Не хочу видеть, как она спускает все на таблетки, жутких мужиков и схемы быстрого обогащения.
— Пожалуйста, — повторяю я, хотя на успех не рассчитываю.
Эбби на меня не смотрит. Она поднимается с пола.
— Ты не имеешь права приходить и указывать, что мне делать.
— Ты сама меня позвала, — напоминаю я.
— Я передумала. Я хочу, чтобы ты ушел.
Она сует таблетки под мышку и вытряхивает из пачки сигарету.
— Не надо, — вымученно проговариваю я. — Можно жить по-другому.
Она дважды щелкает зажигалкой и прикуривает. Руки у нее трясутся.
— Я сказала: выметайся!
Тяжело сглотнув, я говорю:
— Если я уйду, то насовсем.
— Для того я тебя и выкидываю. Толку от тебя ноль, — выплевывает она.
Слова должны причинить боль, но нет, мне не привыкать.
— Ладно.
У выхода меня останавливает ее голос:
— Я не хотела такого сына.
— Да. — Открываю дверь, острые лучи света проникают в темную квартиру. — А я не хотел такую мать.
Джемма
Когда все хорошо (чересчур хорошо), где-то в подсознании появляется навязчивое ощущение, параноидальная невротическая мысль, что как-то все слишком гладко, слишком правильно, слишком безупречно. Вы начинаете думать, что скоро случится катастрофа. Вы начинаете бояться, что астероиды обрушатся на землю, бояться упасть в котел с кипящим маслом, бояться рака кожи, аневризмы мозга, паразитов и гейзеров в Йеллоустоне.
Понимаете, о чем я?
Во вторник у меня этого ощущения нет.
По пути к машине я напеваю и играю в дурацкую игру на телефоне. Я занимаюсь этим больше часа и застряла на 213 уровне. Меня оправдывает только то, что в игре полно конфет и мне надо их давить.
С чаевыми в кошельке я собираюсь в магазин за продуктами. Хватит уже есть мороженое, шоколад, соленую лапшу и замороженную пиццу.
По-моему, жизнь прекрасна.
— Джемма Сэйерс!
Я с недоумением поворачиваю голову, пытаюсь сообразить, зачем ко мне идет невысокий коренастый мужчина. Синие гольфы доходят до икр толщиной с дерево. Выцветшая красная бейсболка сидит на голове криво. У него темные усы и густые бакенбарды. С чем-то серебристо-черным в руках он мчится по пятнистому тротуару. Вытягиваю шею и щурюсь на солнце.
— Посмотрите сюда! — кричит он.
Даже когда он поднимает камеру, я не понимаю, какого черта он делает и откуда он знает мое имя.
Меня осеняет после щелчка затвора. Слабый звук по ощущениям напоминает удар по ребрам или взрыв маленькой планеты.
ЩЁЛК.
Я кричу, вскидываю руки в жалкой попытке прикрыть лицо от нацеленного на меня объектива.
Фотографу плевать, что я на грани обморока, плевать, что мне нечем дышать, что сердце в груди сжимается. Он подходит и, словно мы две девушки и берем один коктейль на двоих, буднично просит:
— Прокомментируйте срыв Рена Паркхерста.
Сил пошевелиться нет, я прячу горящее лицо в ладонях. Сердце скачет. В ушах стоит гул. Все кружится и расплывается.
ЩЁЛК.
— Вы общались? Сообщения о том, что вы снова вместе, правдивы?
Я наконец-то заставляю ноги двигаться.
Фотограф не отстает. На него я не смотрю, зато чувствую жар его тела, слышу, как он шумно отдувается рядом с моим левым ухом.
— Дайте мне хороший кадр! Улыбнитесь!
ЩЁЛК.
Сквозь щели между пальцами я различаю темный блестящий объектив камеры. Передо мной. Рядом со мной. Повсюду.
«Этого не может быть. Этого не может быть».
ЩЁЛК. Он преследует меня, он ведет себя как лучший друг.
— Что вы скажете людям, которых интересует, как протекает ваша беременность?
ЩЁЛК.
К горлу подступают рыдания.
— А что насчет слухов о сексе втроем со Сьеррой Симмс? — пыхтит он. — Это правда?
ЩЁЛК.
ЩЁЛК.
«О сексе втроем?» Капли пота стекают по шее, падают в мягкие хлопковые чашечки бюстгальтера. Хочу проглотить горячую слюну, скопившуюся на языке. Хочу бороться. Хочу вырвать камеру из его коротких пальцев, разбить на тысячи кусочков, потом собрать обломки, запихнуть в блендер и измельчить до черной кашицы.
— Рен — сексоголик?
ЩЁЛК.
— Вы втайне обручились? Вы ходите на семейную терапию?
Вам, наверное, интересно, почему я не запрыгиваю в машину и не уезжаю, как бы говоря: «Катись к черту». Вы не понимаете (я до этого не понимала), что гораздо сложнее, чем вы думаете, пройти десять метров, когда на вас наскакивает толстый потный гремлин.
Стараюсь не обращать на него внимания. Смотрю на скрипучий тротуар, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь низкие облака, на тонкие акации, глянцевые капоты машин.
