Яков Шехтер - Каббала и бесы
Раввин не поднимал глаз выше, чем на четыре локтя; всегда ходил в черной шляпе; сосредоточенно молился; не глядел по сторонам; обходил собрание людей, чтобы не беспокоить их; не вкушал трапезы, не освященной исполнением заповеди; того, кто его злил, старался умиротворить; голос его был приятен: он давал пояснения на понятном языке, избегая сложных арамейских выражений.
Несколько месяцев пролетели в полнейшей эйфории: у Левы теперь все получалось, все казалось простым и логичным, нужно было только сесть и приложить усилия. А потом – потом стало труднее и труднее, мысли снова начали тяжело ворочаться в голове. По уже начинающей складываться привычке, он немедленно поделился своими ощущениями с Учителем.
– Пора жениться, – решил раввин, выслушав Левины жалобы. – Без женщины мужчина только половина человека. Вот увидишь, как подскочит твое понимание после свадьбы!
Ничего против женитьбы Лева не имел, и мама давно тормошила его вопросами о планах на будущее. Маме очень хотелось стать бабушкой.
– Поторопись, пока у меня есть силы! – предупреждала она, угрожающе подняв указательный палец. – Поторопись, я тебе говорю, поторопись, а то не успеешь!
Выслушав Левино согласие, раввин поднял указательный палец – совсем как мама.
– Надеюсь, ты понимаешь, – добавил он, – что сватать тебе будут только из вернувшихся к религии, таких, как ты. На девушку из знатного дома даже не рассчитывай.
– Почему? – искренне удивился Лева. – Разве мы не одинаковы?
– А почему ты решил, будто все одинаковы? – в свою очередь удивился раввин. – Пока наши родители делали революцию, заедая ее свининой с молоком, и тратили жизнь на прочую ерунду, другие евреи не переставали учиться и соблюдать заветы. Твоя мама ведь не ходила в микву?
– Не знаю, – смутился Лева. – Но думаю, вряд ли ходила.
– Моя тоже не ходила, – успокоил его раввин. – Это не значит, что мы родились неевреями, но некий ущерб в моральных качествах присутствует. Этакая отсталость, типа легкой духовной неполноценности. Поэтому те, у кого дети рождаются после миквы, за нас своих дочерей не отдадут.
Жена раввина, с рукавами до кончиков пальцев и в платке, надвинутом почти на брови, могла послужить моделью ревностного исполнения всех запятых и многоточий заповедей. С Левиной точки зрения, девушки такого типа годились в жены любому праведнику, вне зависимости от того, сколько раз мамы этих девушек окунались в ритуальный бассейн.
– Ты не видишь всех причин и не узнаешь всех последствий, – ответил ему раввин. – И не тебе переделывать евреев. Наш народ всегда был закрытым, элитарным, как принято сейчас говорить, иначе бы давно растворился и пропал среди великого множества империй и наций. От могучего Рима и Вавилона остались одни руины, а наши женщины продолжают ходить в микву. Поэтому прими ситуацию, как она есть, и, поверь мне, для тебя так будет лучше.
И Лева начал встречаться с кандидатками на роль матери его детей. Первая девушка оказалась приветливой хохотушкой, но, увы, некрасивой. Вторая была дурнушкой, третья – просто уродиной, четвертая – ни рыба ни мясо, пятая – зануда, шестая – симпатичная, но чересчур болтлива, седьмая – снова некрасива. И все они прямо излучали желание стать матерью его детей, причем как можно быстрее.
После отсева двенадцатой претендентки раввин попросил Леву дать согласие на встречу с психологом.
– У тебя, видимо, есть некая проблема, – сказал он. – Я предполагаю, что она вытекает из недостатка образа отца. Подспудно ты не хочешь жениться, семья для тебя – это мать и сын, а не жена и муж. Впрочем, более подробно тебе растолкует психолог.
Леву такое предложение обидело, однако виду он не подал, а ответил уклончиво: дескать, согласен, но чуть позже. Раввин покачал головой и согласился. После этого он предложил ему последнюю попытку – Злату.
– Злата – чудесная девушка – лучше тебе не найти. Ты пересмотрел уже достаточно кандидаток. Решайся. Если и с ней не получится, то выход только один – психолог.
– Но я еще не видел ее.
– Запиши телефон. Назначь встречу. И не тяни.
Голос у Златы оказался очень милым.
– Встретиться? – просто спросила она. – Почему нет? Мне звонили, наговорили про вас сто коробов комплиментов. За такого праведника можно выходить замуж не глядя, по переписке.
Она хихикнула. Лева тоже улыбнулся.
– Только не бросайте меня после свадьбы на двадцать четыре года, как рабби Акива свою жену.[88]
– Обещаю, – торжественно заявил Лева, – максимум – на двадцать два.
Оба рассмеялись, каждый в свою трубку, и дальнейший разговор потек легко и весело. Договорились встретиться сегодня же в шесть часов вечера у «самолета».
Так называли старый истребитель «Мираж», вознесенный на постамент посреди городского сквера. Много лет назад в машине такого типа во время полета над Реховотом отказала какая-то железка, а летчик, вместо того чтобы катапультироваться, тянул до последнего и разбился уже за окраиной, не причинив городу никакого вреда. Постаментом служили три подпорки, позволяющие прогуливаться под самолетным брюхом и разглядывать заклепки, лючки, выпущенные навечно шасси и прочие авиационные атрибуты. Подсвеченный прожектором, «Мираж» казался совсем новым, готовым сорваться с неудобного ложа и вновь умчаться в глубину ночи.
Городской сквер располагался неподалеку от религиозного района, и поэтому его всегда наполняли мамы с колясками, старики в черных шляпах и мальчишки с пейсиками вразлет, самозабвенно гоняющие на велосипедах по узким дорожкам. Место, идеальное для встречи и знакомства, тут не существовало даже малейшей вероятности остаться наедине, то есть оказаться в положении, часто толкающем людей, особенно в юном возрасте, на всякого рода непредвиденные поступки.
На встречу Лева шел с колотящимся сердцем. Ему почему-то казалось, будто Злата и есть она, та самая единственная она, которая… А дальше мысли разбегались, терялись и путались, словно конец нитки в клубке. Он уже готов был любить Злату – нет, он ее уже почти любил, перебирая в памяти смешные словечки, произнесенные милым голоском.
Увы, внешность предполагаемой невесты оказалась куда прозаичнее голоса. Каждая из черт ее лица сама по себе казалась вполне симпатичной но, собравшись вместе, они никак не могли превратиться в единое целое и словно спорили, кто главнее. Нос с горбинкой соперничал с крупными, чуть навыкате глазами, подбородок, украшенный ямочкой, выступал из пунцовых щек, мохнатые гусеницы бровей будто старались переползти через лоб, покрытый темным пушком, и соединиться с жесткой щеткой иссиня-черных волос.
