Ширли Конран - Кровное родство. Книга первая
– Тогда пиши о чем-нибудь таком, чего люди не знают, – невозмутимо ответил Билли. – Тогда никто не сможет уличить тебя. Почему бы тебе не написать исторический роман? А начать можешь со сцены изнасилования.
– Но я никогда… Я не знаю, как…
– Ладно, я покажу тебе, – и Билли буквально рухнул на нее всей своей тяжестью. Кружка с молоком грохнулась на пол.
А потом, позже, Билли прошептал ей:
– У тебя есть талант, но этого мало. Главное, чему должен научиться писатель, – быть дисциплинированным.
И запер ее в спальне.
Первой реакцией Элинор на этот урок дисциплины был протест. Она не прикоснулась к красной тетради.
– Ты просто неблагодарная дрянь, – грозно прорычал Билли, войдя в полдень в спальню с новой порцией хлеба и молока на подносе. – Ты слишком зазналась от успеха! А ведь если бы не я, не видать бы тебе его как своих ушей.
Разумеется, Элинор знала, что это правда, потому что он уже тысячу раз говорил ей это.
Почти целый день провела Элинор под замком в спальне. Не с кем было поговорить, нечего почитать. И наконец она капитулировала. Когда уже приближалось время вечернего чая, она, обмакнув перо во флакончик иссиня-черных чернил „Стивенс", принялась писать.
Билли ясно дал ей понять, что недоволен результатами ее усилий.
– Ты недостаточно старалась, – хмуро заявил он, прочтя написанные женой страницы.
На мгновение в Элинор вспыхнула искра ее прежнего неукротимого духа:
– Тебя послушать, так даже Скотт в Антарктиде старался недостаточно!
Не отвечая, Билли вышел и вернулся с тоненькой книжкой.
– Это справочник по пунктуации. Тебе придется выучить его назубок. Я буду проверять тебя каждый вечер перед ужином – по главе в день. Если не будешь знать как следует, останешься без ужина.
Когда Элинор не сумела четко изложить ему содержание третьей главы, он снова запер ее в спальне, как школьницу, не выучившую урока. Потом он вообще ушел из дома и вернулся только наутро.
В восемь часов, взлохмаченный и усталый, он отпер дверь спальни и спросил улыбаясь:
– Ну, теперь ты знаешь, когда употребляется двоеточие, а когда точка с запятой?
Несмотря на кипевшие в душе ревность, тревогу и страх, Элинор без запинки отбарабанила выученное правило, – а ноги в это время сами несли ее к Билли.
Сердце ее едва не выпрыгнуло из груди, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. Она подняла лицо ему навстречу, как узник в темной камере поднимает лицо к свету, проникающему через окошко под потолком. Рука мужа больно сжала ей грудь; затем, не говоря ни слова, Билли сгреб Элинор в охапку и понес к кровати.
Она ощутила такое знакомое, такое возбуждающее покалывание его усов, его небритые щеки царапали ее нежную кожу. И недавняя тревога была смыта нахлынувшей волной страсти.
Наконец у Элинор сложился общий замысел будущего романа, и – после нескольких переделок – даже Билли признал его удовлетворительным. Они вместе побывали в Лондонской библиотеке и вернулись нагруженные книгами, которые Элинор предстояло изучить. Их было около пятидесяти.
Элинор несколько воспрянула духом.
– Наверное, мне просто следует не забывать, что каждый человек, в общем-то, способен создать книгу, а может быть, и не одну, – говорила она.
– Это неправда, – возразил Билли. – Спроси любого издателя. Есть сколько угодно людей, которые не родят не только книги, но даже и абзаца для паршивенькой худосочной книжонки.
Билли оказался безжалостным, жестким, но тем не менее превосходным критиком. Он постоянно указывал Элинор, что надо уделять особое внимание развитию сюжета, ритму повествования и действию.
– Разные там описания не должны занимать более двух строк, – внушал он ей. – Если бы твои читатели испытывали желание почитать что-нибудь о птичках, деревьях и солнечных закатах, они приобрели бы книгу о природе.
Временами его придирки доводили Элинор до слез. Она не всегда понимала, чего он добивается от нее, а порою чувствовала, что не может сделать того, что он требует.
– Почему, ну почему я снова должна это переписывать? – взмолилась она однажды вечером. – Я не понимаю, что у меня не тан!
– Тогда слушай меня внимательно, – сказал Билли тем самым бархатным голосом, от которого по всему телу Элинор пробегала дрожь. – Когда ты пишешь, ты должна представлять самое себя на месте каждого из твоих героев. Ты должна быть актрисой! Я хочу знать, что испытывает Лидия, когда муж ее сестры целует ее.
– Но я же говорила тебе…
– А ты не говори мне, что произошло, – ты покажи мне, что происходит! Я хочу почувствовать это! – Билли вошел в раж. – Вся эта твоя нудная чушь похожа на газетное сообщение. Побольше жизни! Помни, что ты работаешь на читателя, ты – его глаза, его уши, его нос, его сердце. Всегда помни об этом! Я хочу чувствовать, что я сам нахожусь там, затаившись где-нибудь за углом, когда Синтия видит, как ее муж целует Лидию. Я хочу видеть, как они обнимаются там, в саду, озаренные лунным светом, я хочу дрожать и кусать губы, чтобы удержаться от слез и проклятий!
Элинор, пораженная, уставилась на Билли. Он так живо описал ощущения человека, мучимого ревностью… Значит, он понимал, какую боль причиняет ей своим поведением.
А следующее утро принесло ей новые слезы.
– Вчера ты говорил, что я должна писать эмоционально, что я должна сама испытывать ту страсть, которую чувствуют мои герои, а сегодня суешь мне какую-то пыльную книжицу по грамматике! Как я могу испытывать страсть, когда мне приходится думать о грамматике?
– А ты постарайся, – хмуро посоветовал Билли. – И никогда не забывай, что я лучше знаю, что тебе следует делать.
Нередко, охваченная отчаянием, она бросалась на постель и горько плакала. Но слезы не приносили облегчения. Как ни странно, тревога, возмущение, доходящий до паники страх и мысли о собственной беспомощности отступали от нее только тогда, когда она садилась за стол и раскрывала перед собой красную ученическую тетрадь.
Теперь каждое утро для Элинор начиналось одинаково. Встав с постели, она торопливо бежала в туалет, потом съедала свой скромный завтрак, который приносил на подносе Билли. Затем он запирал ее в спальне, в полдень Элинор должна была постучать в дверь и подсунуть под нее десять написанных ею страниц. Если их содержание удовлетворяло Билли, он приносил ей ленч – кофе и немного фруктов – и оставлял его на столике у окна, где работала Элинор. В противном случае он просто рвал странички и выбрасывал в окно, и белые клочки долго кружились в воздухе, падая на площадку перед домом.
Покончив со скудным ленчем (Билли опасался, что от более плотной пищи ее будет клонить в сон), Элинор торопливо умывалась и одевалась, обдумывая при этом содержание следующих десяти страниц. Когда они были готовы (Элинор должна была писать по пять тысяч слов в день), Билли выпускал ее из заточения, и она шла на кухню, чтобы приготовить ужин.
