Ирина Степановская - Ноев ковчег доктора Толмачёвой
Они вышли на четвертом этаже, и дверь одной из квартир открылась. На пороге показался Филипп Иванович в широких джинсах, как у ковбоя, и в старой вельветовой куртке, которых раньше Таня не видела.
«Господи, куда девался парижский лоск? Он здесь выглядит как пенсионер», – ужаснулась Таня.
Шофер доставил Таню наверх и ушел. Филипп Иванович взял ее за руку.
– Пойдем, покажу тебе апартаменты, в которых ты будешь жить.
Он закрыл все замки за спиной у Тани и спокойно ждал, пока она, немного поколебавшись, снимет сапоги.
– Тапочек нет, надо будет купить, – сказал он и проследил, как Таня осторожно ступает в тонких колготках по довольно облезлому старому паркету.
15
Азарцев утром проводил Тину в больницу. Дорога была ему хорошо известна, ведь именно в этой больнице они и познакомились два года назад. И если раньше Азарцев бывал только в кабинете у главного врача, то теперь он прекрасно знал еще и дорогу в патологоанатомическое отделение. Правда, ни главный врач, ни Тина, ни Барашков даже не подозревали, что косметолог-бальзамировщик Вова и врач высшей категории Владимир Азарцев – одно и то же лицо.
Но этим утром дорога Тины и Азарцева лежала в стороне от патологоанатомического отделения.
Аркадий Петрович ждал Тину. Маша тоже вышла поздороваться. Доктор Дорн сделал вид, что поглощен важной работой, – он действительно в это время исследовал очередную пациентку на одном из своих прекрасных аппаратов.
Тина прошла в свою маленькую палату, которая уже была приготовлена для нее и увидела на подоконнике букетик тюльпанов.
– Аркадий... – Она была растрогана. Давным-давно уже никто не дарил ей цветы.
– С приездом. От нашего коллектива, – сказал Аркадий, хотя тюльпаны купил именно он. Тина благодарно сжала его руку. Азарцев как-то смутился, засуетился, расставляя вещи. Маша с Барашковым деликатно вышли.
– Ну, я пойду? – Азарцев расставил сумки и тоже встал в дверях.
– Володя...
Тина сглотнула. Больше всего она ненавидела унижаться. Но сейчас ей стало страшно. Все-таки больница теперь ассоциировалась у нее не с работой, а с болезнью, с операцией, с болью. Мелькнуло: а вдруг она отсюда не выйдет? Барашков как-то намекнул ей, да и сама это знала, что часто после операций опухоли вдруг развиваются во втором парном органе. Надпочечник – как раз парный орган.
Она взяла себя в руки, вымученно улыбнулась.
– Ты не забудешь кормить Дэвида?
– Конечно нет.
Он смотрел на нее заботливо, вежливо, но она голову могла дать на отсечение: ему не терпелось уйти. «В чем причина? Ведь он пришел к ней сам в трудную минуту, когда она уже вполне научилась обходиться без него. Он нуждался в ней, и она дала ему все, что могла, все, что было в ее силах. Она нужна ему и теперь... Как нянька, как домработница».
Она переспросила, и голос ее впервые за все долгое последнее время прозвучал резко:
– Что «нет»?
– Не забуду. – Он даже не заметил перемены.
– И Сеню корми.
– Хорошо.
Она помолчала. Слова любви рвались из сердца, но не выходили наружу, прилипли к языку.
– И стиральную машину не забывай выключать.
– Конечно.
– Ну, иди? – сказала вопросительно, надеясь, что он останется. Хоть на чуть-чуть.
– Да. Я, может быть, еще забегу. Если работа будет недалеко. – Он знал, что сегодня ему опять надо быть в отделении у Ризкина.
У нее немного отлегло от сердца. «Зайдет. Она будет ждать».
– Так ты сейчас на работу?
– Да.
– Хорошо...
Работа по-прежнему была табу.
– Ну, иди.
– Пока!
Он подошел, клюнул ее в щеку, торопливо, ни к чему не обязывающе, и вышел. Дверь палаты закрылась. Тина несколько секунд глядела на дверь, потом повалилась на узкую кровать и от бессилия заплакала. Она не плакала уже очень давно – после операции ни разу.
Но Тина была не единственной страдающей влюбленной душой в отделении. Не меньше ее страдала Маша. Владик Дорн принципиально не высовывался из ординаторской, делая вид, что не хочет навязываться. Такой политике способствовало и то, что Раиса ушла на неделю на больничный.
«А потом я должна ее отправить в декрет, – решила Маша. – Опасно ей уже ездить на работу из области с таким животом».
Владик же в отсутствие Раисы буквально расцвел – ходил по ординаторской, насвистывая, перестал со страхом оглядываться на дверь и даже пару раз рассказал Барашкову по анекдоту.
«Чего это он прыгает, как кузнечик», – удивился Аркадий, но перемену в настроении Дорна с отсутствием Раисы не связал. Барашков был занят планом обследования Тины. Уже в первый день она должна была пройти хотя бы самые поверхностные исследования – и он воспользовался хорошим настроением Дорна.
– Смотри внимательнее, – предупредил Владика Аркадий, отдавая ему только что заведенную историю болезни. – Это тебе не кто-нибудь, это Валентина Николаевна.
– Что, опять благотворительностью заниматься? – скривился Дорн.
– Все будет оплачено. Но если что пропустишь – головой ответишь.
– А что, я много что-нибудь когда-нибудь пропускал? – взвился Дорн.
– Не знаю. Но здесь что-нибудь пропустить права не имеешь.
– Вы бы выбирали выражения. Можно подумать, в других случаях я имею право делать ошибки.
– Ладно, не цепляйся к словам.
Барашков ушел договариваться насчет Тины в отделение МРТ, а Владик засвистел еще громче, почувствовав победу. Не часто так бывало, чтобы он все-таки уел Аркадия.
Вдруг за дверью ординаторской из коридора послышался веселый женский смех, восторженные восклицания, звуки поцелуев.
«Что это у нас?» – Владик с удивлением приоткрыл в коридор дверь. Марья Филипповна обнимала на пороге своего кабинета высокую белокурую красавицу в шикарном белом пальто. «Это еще что за персонаж?» – удивился он и подглядел в щелочку, как молодые женщины, обнявшись, исчезли за Машиной дверью.
«Родственница, что ли? – подумал Дорн. – Что-то мне кажется знакомым это пальто». Ну да, вспомнил он. Вчера он видел, как Маша тоже в чем-то таком шла от лифта. Он еще подумал, что белая ткань и большой черный меховой воротник ее толстят. Не может быть родственница, решил он. Слишком уж они с Машей разные. «Наверное, дама, – подумал Владик, – занимается продажей шмоток. Вот и уговорила мою будущую жену прикупить вещичку». Последние несколько дней Дорн думал о Маше как о своей сговоренной невесте.
Машу тоже заинтересовало Танино пальто. Пожалуй, вещи являются одним из главных средств объединения или разъединения женщин. Киньте двум ранее незнакомым между собой дамам кость для обсуждения в виде какой-нибудь модной тряпки – и вы увидите, как быстро эти дамы станут либо добрыми приятельницами, либо ненавистницами.
