Ровена Коулман - Мужчина, которого она забыла
Я повертела диск в руках и отбросила в сторону. Знаю, это было ужасно невежливо, я вела себя как ходячий пример из руководства по воспитанию приемных детей, но я так вовсе не думала. Чего ему понадобилось от моей матери? То есть мне тогда было пятнадцать; если и западать на кого-то из нас, то на меня. Не дай бог, конечно! Я вовсе не ревновала – не поймите неправильно. Чтобы мы с Грэгом… фу, и думать противно. Нет, меня никогда к нему не тянуло. Ну а сейчас… сейчас он мой отчим, и точка. Нет, я не хотела, чтобы он интересовался мной вместо мамы. Просто не видела смысла в их отношениях. Откуда следует, что всего пять лет назад я была очень ограниченна.
Грэг сел за стол. Мама расстаралась и приготовила паэлью. Нет, правда, она посмотрела какую-то кулинарную передачу, купила специальную сковородку, шафран и креветок – меня от одного их вида тошнило – и провела целый день на кухне, не потрудившись спросить, любит ли наш строитель морепродукты. Я-то полагала, что не любит: такой предпочтет сэндвич с беконом и ломоть сыра. И я оказалась права – по крайней мере насчет морепродуктов. У Грэга на них тяжелая аллергия. И вот он молча сидел за столом и смотрел на креветок, а они на него. Кажется, он всерьез раздумывал рискнуть жизнью, чтобы только не расстраивать маму и не ударить передо мной в грязь лицом. Я довольно грубо спросила, в чем проблема, – мама же старалась, готовила. А он покраснел и признался, что от такой еды может умереть. Мама пришла в ужас и опрокинула целое блюдо в мусорный бак, будто креветка могла прикончить Грэга одним взглядом. Меня это взбесило – я как раз решила, что сегодня люблю паэлью.
После этого мама заказала еду из китайского ресторана. В тот вечер я разлюбила китайскую кухню и гоняла специально обжаренный рис по тарелке, ясно давая понять, как мне не хватает креветок. Грэг продолжал извиняться, я продолжала ставить его в неловкое положение. Потом он пошел в туалет, а мама наклонилась через стол и погрозила мне пальцем.
– Ты же понимаешь, что роль избалованного ребенка удалась тебе идеально?
Я пожала плечами:
– Извини, кто-то должен тебя защищать.
– Мне не нужна твоя защита! – Мама удивленно на меня уставилась. – От чего ты меня защищаешь: от восторга, который я чувствую под его взглядом, от головокружения? Я хочу счастья, пусть ненадолго, пусть даже у нас ничего не выйдет. Это и есть жизнь, Кэйтлин, – рисковать и быть счастливой.
– А мне зачем его видеть? – спросила я. – С другими мужиками ты меня не знакомила.
Разумеется, я произнесла это ровно в тот момент, когда Грэг вошел в комнату, и прозвучало все так, будто он последний в длинной череде маминых побед. Однако Грэг не покраснел и не передернулся, как от блюда с креветками.
– Это я попросил твою маму нас познакомить, – сказал он. – Я хочу стать частью ее жизни, а значит, и твоей тоже. Даже если я тебе не нравлюсь… Почему бы тебе не стать снова той веселой, умной девочкой, о которой она мне рассказывала? Я буду рад, если мы поладим, но если нет, то имей в виду – я от Клэр все равно не откажусь.
Тогда я перестала изображать из себя избалованного ребенка – все-таки это ужасный штамп, – перестала, потому что увидела, как серьезно они настроены. Впрочем, его я по-прежнему считала придурком. И так было до того дня, когда родилась Эстер. Тогда Грэг стал моим героем.
10
Кэйтлин
Мы возвращаемся из похода по магазинам. Мама, кажется, счастлива. Мурлычет песню себе под нос, относит в свою комнату пакеты с одеждой, купленной для меня, и начинает ее примерять. Говорит, что вечером пойдет в паб с какой-то Рози – может, найдет с кем пообжиматься. Я до сих пор не привыкла к тому, как она исчезает из нашей жизни, а потом опять появляется. Каждое появление все короче, каждое исчезновение – дольше. Я на секунду замираю на лестнице, думая о том, как ее вернуть, – однако мама поет, и вид у нее счастливый.
Бабушка в гостиной заставляет Эстер смотреть передачу Дэвида Аттенборо про слонов.
– Смотри, солнышко, смотри, какие слоники, – слышу я.
– Я хочу «Дашу-путешественницу», «Осьминавтов» или «Свинку Пеппу», – упрямится Эстер.
Я иду в гостиную и сажусь на диван. Эстер протягивает мне пульт от телевизора.
– Я хочу «Дашу» или «Свинку Пеппу», – шепчет она, будто бабушка не заметит.
Та в отчаянии закатывает глаза, и я нажимаю кнопку. Все любимые каналы Эстер я знаю наизусть.
– Все прошло хорошо? – спрашивает бабушка. Я киваю – так оно и есть. После того как я провела утро с мамой, мне стало гораздо лучше. Она вернула мне веру в будущее. – Завтра я отвезу тебя в больницу. Прием в десять. Тебя осмотрят и сделают сканирование.
Эстер взбирается мне на колени, и я чувствую сопротивление изнутри, очаг жизни, который распространяется у меня в животе. Я сдвигаю Эстер на бок и обнимаю себя рукой, неосознанно пытаясь защитить эту неведомую вселенную, которая вращается внутри меня. Выходит, я уже становлюсь матерью?
– Я вырезала для тебя заметку из «Дэйли мейл». – Бабушка протягивает мне листок газетной бумаги. – О том, как молодые люди с детьми продолжают образование.
– Спасибо, – говорю я, пряча заметку в карман.
Сколько я себя помню, бабушка всегда вырезала для нас с мамой статьи, посвященные диетам, воспитанию детей или книгам о педагогике. Что бы мама ни делала, бабушка упорно передавала ей вырезки с советами о том, как сделать это лучше. Мама объясняла мне, что это от желания быть полезной, даже если со стороны и кажется, что она сбрендила. А потом настал переломный момент: бабушка прислала вырезку о грибковых инфекциях, а мама отправила ее обратно, написав поперек красной ручкой: У МЕНЯ НЕТ МОЛОЧНИЦЫ!
И началась война на измор. Бабушка подсовывала все более странные вырезки о сексуальной зависимости, похудении, дисморфофобии, всех видах рака, а мама писала на них ответы красной ручкой или рвала в клочки. Эта шутка повторялась раз за разом, не принося им ничего, кроме раздражения. Бабушка до сих пор собирает заметки, однако хранит их в комоде у себя в комнате. Я это знаю, потому что однажды застукала ее за вырезанием статьи под заголовком «Эпидемия Альцгеймера».
Пока Эстер увлеченно смотрит телевизор, я иду на кухню искать Грэга. Он склонился над книгой воспоминаний. В последнее время он пишет туда почти так же часто, как мама. Интересно, мою запись он уже прочитал? На самом деле я написала ее больше для него, чем для мамы. Знаю, это ее книга, но хочу, чтобы Грэг помнил: он тоже часть нашей семьи, и мы все его любим. Даже я. Теперь я тоже его люблю.
