Наша первая осень - Инна Стоун
Но, как оказалось, внутри меня засели сразу три отдельные личности. Три человека, у каждого из которых были свои загоны. Если первый сомневался и боялся, то второй был готов плакать от счастья. Он точно был уверен, что вот она, мама. Мама, по которой он так скучал. И он сдерживался из последних сил, чтобы не броситься и не обнять ее.
А третий… третий человек люто ненавидел эту женщину. Ненавидел такой испепеляющей ненавистью, что аж в груди жгло. Этот человек все еще был уверен, что мама нарочно притворилась в больнице, что не узнала меня. Простить такое, казалось, просто невозможно. И среди всего этого, среди этих чувств и этих троих застряла я, которая молча стояла и смотрела на приближающуюся женщину, не в силах пошевелиться или сделать еще хоть что-то.
Когда мама подошла ко мне, она двинула руками, собираясь обнять меня, но, похоже мое выражение лица было слишком неприветливым, и мама убрала руки.
— Ну, здравствуй, Славочка… — тихо проговорила она и неуверенно улыбнулась.
— Здравствуйте, — монотонно, словно робот ответила я.
Тот, второй человек внутри меня просто вопил. Вопил о том, что я глупая, что мы ведь столько лет мечтали о встрече с мамой, представляли ее в голове. И неужели теперь я буду вести себя вот так?! Но я ничего не могла с собой поделать.
— Как ты тут?.. — спросила мама. Я пожала плечами и тут же поймала себя на мысли, что сейчас веду себя, как Коля.
Мы друг для друга давно стали, как зеркала:
Видеть тебя и все чаще себя узнавать.
— Папе работу предложили, и мы переехали.
Мама продолжала улыбаться, но было видно, что это дается ей очень тяжело.
— Как он, кстати?
— Лучше всех! — громче и грубее ответила я. Сама не знаю, что на меня нашло. Видимо, подключился третий человек внутри меня. Но меня очень разозлил этот вопрос. Ты бросила отца, сбежала, ничего не сказав, а теперь тебе вдруг стало интересно как он. Или этот вопрос был задан, чтобы поддержать беседу? Тогда следовало промолчать.
Похоже, мама сразу считала мою злость. Ее лицо изменилось, и голос тоже. Она стала говорить осторожнее, мягче.
— Прости, я не хотела тебя обидеть. Я все понимаю. У тебя есть право меня ненавидеть.
Эти последние слова… неосторожно сказанные слова… да и все, что случилось со мной за последнее время, эти три личности внутри меня… все смешалось в единый кровавый винегрет и вырвалось наружу. Я сама не заметила, как перешла на крик и как по щекам моим побежали слезы.
— Право?! Право вас ненавидеть?! Вы мне его даете?! Ох, спасибо! И за что же я могу вас ненавидеть?! За то, что вы меня бросили и сбежали, не сказав ни слова?! За то, что я всю жизнь считала, что вы сбежали из-за меня?! Или, может быть, за то, что меня всей деревней убеждали, что вас давно убили и выбросили в канаву?! Ах нет, я знаю, за вишенку на торте! Да-да, у торта есть вишенка! Когда не так давно мы с вами столкнулись в больнице и вы сделали вид, что не узнали меня! А вы, кстати, были в больнице у своего сыночки! Да, вот так вот! Бросили меня и завели новую семью! Так еще и имя ему мое отдали! Так за что?! За что из этого вы разрешаете мне вас ненавидеть?! А?!
Мама слушала меня и выглядела так, будто с каждым словом я наношу ей мощный удар чем-то тяжелым. То по лицу, то по голове, то по телу. Но в тот момент мне было все равно. Я думаю, я хотела сделать ей больно, и вела себя так намерено. Я просто… просто не ожидала, что наша встреча будет именно такой. Но я ничего не могла с собой поделать.
— Это не мой сын, — выдавила из себя мама, когда я закончила.
Я настолько не ожидала такого поворота, что аж дернулась и затихла.
— Это сын моего мужа от первого брака. Просто мы живем вместе уже столько лет, что он зовет меня мамой. У меня нет своих детей… ну, кроме тебя. Муж хотел, но я не смогла. Потому что думала, что предам тебя. — По щеке мамы тоже побежала слеза. Она усмехнулась. — Да, вот так глупо. Сбежав, я еще думала, что могу тебя предать, родив еще одного ребенка.
Я хотела сказать что-то еще, но мама продолжила:
— И я правда тебя не узнала. Господи, Слава, ну посуди ты сама! Сколько лет мы не виделись? Пятнадцать? А все эти чувства матери, сердце узнает и так далее… все это чушь! Не работает это так.
— А я тебя сразу узнала, — процедила я.
— Да потому что ты растешь, два и семнадцать — это огромная разница! А вот двадцать пять и сорок уже не так сильно заметно…
Я ничего не стала отвечать, ведь в чем-то мама была права. Она тоже замолчала и на некоторое время между нами застыла тишина.
— Ты хочешь услышать, почему я убежала? Почему не вернулась за тобой? Я помотала головой.
— Я все это прекрасно знаю… — голос дрогнул, и я сделала вдох, — …я сама всю жизнь мечтала оттуда сбежать. Я знаю, что ты (я сама не заметила, как перешла на «ты») не могла меня забрать, потому что было некуда. Но ведь затем ты устроилась! Когда мне было восемь… я не знаю… десять… тринадцать! Ладно, может ты не могла меня забрать, но ты ведь могла просто приехать! Просто позвонить!
— Да, я могла! — мама тоже стала говорить громче. — Я могла и хотела! Но мне было так стыдно! Я не могла смотреть тебе в глаза! Я не смогла себя пересилить! И сейчас не могу!
И тут уже мы обе разрыдались окончательно, и… слились в объятиях. Все это произошло само собой. Думаю, мы обе этого не ожидали, но нам обеим было это
