Золушка и Мафиози - Лола Беллучи
— Тициано, — говорит он, но у меня нет настроения танцевать под музыку, которую он хочет включить.
— Последние несколько недель в "Ла Санта" прошли именно так, как и должны были, дон. — Я улаживаю официальные дела встречи раз и навсегда, стоя перед ним и не отводя взгляда. Не то чтобы он не был в курсе всего происходящего в режиме реального времени. — Я защищал нашу семью, наш бизнес. Я сделал то, что было необходимо.
Витторио проводит рукой по волосам.
— Что именно было нужно? — Спросил он, в его голосе слышалось обвинение. Он знает, что не может наказать меня без доказательств, а я никогда бы не создал их против себя.
— Больше ничего, но теперь, когда мы это уладили, я считаю, что у нас есть более насущный вопрос. — Мой голос негромкий, но наполнен яростной силой. — Я здесь ради Рафаэлы.
Витторио долго смотрит на меня, словно оценивая глубину моей решимости.
— И что именно ты собираешься с ней делать?
— То, что я говорил, что хочу сделать утром после твоей свадьбы: претендовать на нее.
— Ты знаешь, что это невозможно.
— Ты собираешься притвориться, что не знаешь, что Стефано намерен сделать?
Слова вырываются сквозь стиснутые зубы, рука бессознательно сжимается в кулак до побеления костяшек. Борьба за сохранение фасада спокойствия почти осязаема, а каждое слово Витторио — как искра, брошенная в мой и без того пылающий гнев.
— Почему этот сукин сын хочет сыграть свадьбу через два дня? Он планирует продать с аукциона ее девственность, придурок!
Витторио бесстрастно смотрит на меня, в его равнодушном взгляде отражается авторитет многолетнего руководства Ла Сантой.
— Я не знал, что ты стал защитником беззащитных женщин, Тициано. Каким будет твое следующее требование? Закрыть бордели Саграды? Или женщинам, которые нам задолжали, больше не будет предоставлен выбор, чем они хотят расплачиваться — телом или жизнью?
Легкая дрожь пробегает по моим ноздрям, когда я сжимаю зубы, сохраняя фасад вежливости в молчании, игнорируя провокацию Витторио. Однако сдержать ненависть, которую я испытываю, гораздо сложнее, чем контролировать свои действия.
— Ее отец согласился на брак, — снова заговорил он, — после этого Стефано имеет право забрать свою жену, куда захочет. Ла Санта не будет вмешиваться в супружеские дела, особенно если договоренности скреплены в соответствии с нашими традициями. — Его тон спокоен, а поза в кресле расслаблена.
Мое дыхание становится поверхностным, контролируемым, в попытке сдержать взрыв, который так и рвется наружу. Ощущение такое, будто тысяча иголок вонзается в тонкую поверхность моей сдержанности, и чувствовать себя так близко к тому, чтобы выйти из-под контроля, это что-то совершенно новое.
— А что делает Кармо? Это тоже не наше дело? Продает свою дочь тому, кто больше заплатит, чтобы расплатиться с игорным долгом? Вымещает последствия своих пристрастий на своей семье?
Витторио почесывает горло и опускает взгляд на кипу бумаг на своем столе, не обращая внимания на мои слова.
— Выгодные браки — традиционная практика, не будь лицемером. А что касается игорного долга Кармо, то он не первый и не последний. Если это не заставит его предать Саграду, это тоже не моя проблема.
— А Габриэлла? — Мой голос — резкий шепот, а упоминание о Габриэлле — единственный намек на то, что под землей бушует водоворот. — Что ты скажешь ей, когда твоя жена узнает, что случилось с ее лучшей и единственной подругой?
— Если Габриэлла узнает и Рафе не повезет, я выражу ей свои соболезнования. Известно, что Стефано убивал своих самых остроумных женщин после того, как терял к ним интерес.
И снова Витторио отвечает со спокойствием, которое резко контрастирует с бушующей внутри меня бурей, но я заставляю себя не реагировать, заставляя собственное тело оставаться неподвижным.
Моя поза застывает, превращаясь в статую вынужденной сдержанности. Стиснутые челюсти, глубокий медленный вдох — все рассчитано на то, чтобы скрыть ярость, грозящую выплеснуться наружу.
— Мы заботимся о своих! Рафаэла — одна из нас.
Слова звучат резко, режуще, а я прилагаю неимоверные усилия, чтобы сохранить голос ровным, а тело — неподвижным, если не считать легкого напряжения мышц, заметного под рубашкой.
— Ты пытаешься что-то сказать своему дону, заместитель босса? — Спросил Витторио, приподняв бровь, решение в его глазах непоколебимо, как камень. — Наш бизнес больше, чем каждый из нас. Вмешаться сейчас, значит нарушить наше слово и наши традиции. Саграда — это традиции, Тициано, и ты знаешь это не хуже меня.
Между нами воцаряется тяжелое молчание, мои руки раскрываются и закрываются по бокам, что является единственным видимым признаком моей внутренней борьбы.
— Да будет так. — Слова вырываются из меня шепотом, прежде чем я встаю и ухожу.
24
ВИТТОРИО КАТАНЕО
Я откинулся в кресле, наблюдая, как Тициано переступает порог двери в тишине, такой же тяжелой, как и взгляд, который он оставляет за собой. Напряжение между нами, готовое выпрыгнуть при любой провокации, повисло в воздухе, густое и неоспоримое. Он не произносит ни слова, но его уход звучит громче, чем любая речь. Дверь закрывается с тихим щелчком.
В отличие от меня, мой брат даже не попытался сыграть свою роль достойно. Его поза и взгляд говорят мне все, чего не сказали его тщательно подобранные слова. Я знаю, с уверенностью, которая грызет меня так же сильно, как и определяет, что мой запрет останется без внимания.
Тициано не подчинится, не совсем. Я слишком хорошо его знаю, чтобы ожидать чего-то другого. Истина, хотя она никогда не произносится вслух, беззвучно танцует между строк нашего разговора. Не слова определят судьбу Саграды, а действия, совершаемые в тени, в моменты, маленькие и большие.
Несмотря на то, что я заставил Тициано поверить, Рафаэла — не просто еще одна фигура в шахматах Саграды, она — ближайшая подруга Габриэллы, женщины, ради которой я готов поджечь весь мир, если бы это означало избавить ее от страданий.
Под моей кожей зашевелился зверь, готовый к любому противостоянию, кроме, пожалуй, того, которое попросит меня пойти против Габриэллы. Ради нее даже зверь сгибается.
Ирония ситуации не ускользает от меня. Я использую преданность Тициано, его упрямство, чтобы проверить его послушание, прекрасно зная, что он потерпит неудачу. Этот парадокс забавляет меня и бросает вызов. Но если бы со мной что-то случилось, он был бы следующим на очереди. Его положение, столь близкое к власти, требует не простого послушания, оно требует выработки способностей и инстинктов. И в этих инстинктах должно быть не только отражение потенциального лидера, но и отражение будущего самой Саграды. Мой
