Преданная (СИ) - Мария Анатольевна Акулова
Мне хочется, чтобы он не останавливался. Сжал грудь в ладони. Подался вперед. Поцеловал с языком. А дальше…
Домечтать не выходит. Уже второй раз за этот дурацкий вечер по плечу вниз съезжают мужские пальцы. Только в первый я отшатнулась, а сейчас слежу за их движением и втягиваю его запах для задержания ускользающего эффекта.
Соскользнув по кисти, ладонь Тарнавского влитой ложится на талию. Мнет ткань. Не знаю, чувствует ли, что я подрагиваю.
Что будет дальше — не думаю. Радуюсь, что это еще не конец. Поддаюсь инстинктам. Приподнимаю голову. Тянусь губами. Хочу.
Мне кажется, он даст поцеловать, но нет. Тормозит, вжимая бедром в стену.
И держит, и не отталкивает. Как так?
— Сказала бы, что пьяная. Зачем приехала? — Спрашивает четко в губы. Я даже не знаю, дыхание его чувствую или прикосновения.
— Я могу быть пьяная. В пятницу. Вечером. — Говорю так много, чтобы больше шевелить губами. Чувствовать на себе его дыхание очень приятно. А ему?
— Ночью.
— Ночью, да…
— Можешь. Только зачем мне пьяная ты на работе, Юля? — Колкость ранит, но сейчас далеко не так, как могла бы. Я чувствую себя уверенно. Мне кажется, хотел бы — сто раз отступил, а так…
Давлю затылком на стену. Взгляд ловлю.
Я предложила. Не хотите — будете сами тянуться.
— Потому что вы меня сюда позвали, — перекладываю ответственность. Он принимает.
— Позвал. — Повторяет, спуская плотный взгляд к губам. Их печет. Хочу большего.
Чувствую, как большой палец с нажимом ведет по бедренной косточке. Чуть ниже. Это так интимно, что между ног простреливает.
Дыхание сбивается.
Я по-глупому ни о чем не думаю сейчас и хочу всего. А он думает.
Что именно взвешивает — не знаю. Мне известен только результат.
Мужское лицо, качнувшись вперед, касается моего. Губы мажут по скуле. Я издаю непонятный разочарованный звук.
Дальше же Тарнавский отталкивается от стены и снимает руку с моего бедра.
Я полупьяно слежу, как разворачивается, сжимает-разжимает кулак и отходит. Уже от своего стола оглядывается и по-холодному отчужденно кивает на дверь.
— Спать едь, помощница. Если пьяная — так и говори в следующий раз. Мне помощь нужна, а не проверять еще и после тебя.
Замечание жестоко опускает с небес на землю. Поправляю бретельку, киваю.
Разворачиваюсь и иду к двери, не оглядываясь.
В спину летит вроде как примирительное:
— Такси тебе закажу. Адрес скажи.
— Я сама. В состоянии. — Но щедрое предложение я не принимаю.
Глава 17
Юля
Выходные идут по одному месту.
В голове сумбур, а еще она полтора дня безбожно трещит.
Стыдно от мысли, что Тарнавский не так уж неправ: может быть я была пьянее, чем самой казалось. О том, как он перепроверял мое «творчество», все это время стараюсь не думать.
Как и о том, что произошло в кабинете с его позиции.
С моей… Оборвавшаяся магия, после которой осталось сожаление, обида, неловкость.
Он не вышел проводить до машины. Не спросил, добралась бы.
Я понимала, что ждать подобного — слишком самонадеянно, но и совсем отмахнуться не могу.
Зато я убедилась, что вокруг меня не сплошь слепцы. Очевидно, между нами с судьей Тарнавским химия. Но для него это — мелочь. Для меня — проклятье.
К сожалению, в отличие от забывшего обо мне Тарнавского, Смолин не забыл. Той же ночью пришлось отчитаться в переписке, что очередная операция провалена.
Недовольство «куратора» разбилось о мое перевозбуждение. Я сказала, что Тарнавский отправил меня, потому что была пьяная. Получила свое: «плохо, Юля. Старайся лучше».
Или что?
Напрямую мне еще не озвучили.
В понедельник я пришла на работу ровно к девяти. Волновалась, конечно. Понятия не имела, когда придет мой судья и как будет себя вести.
В итоге задрожала еще на знакомых шагах в коридоре. Дернутой вниз ручке. Он стремительно ворвался в пространство, которое я по-глупости считаю своим. Стряхнул зонт (на улице зарядил нехилый дождь), мазнул тяжелым взглядом.
Я получила свое:
— Доброе утро, Юля.
И, как бы, всё.
Уткнулась в экран, промямлила:
— Доброе, Вячеслав Евгеньевич. У вас сегодня три заседания…
— Я в курсе. — Перебил. Встретились взглядами. Я свой отвела. Он — нет.
Не хотела, чтобы читал обиду, а она прямо-таки пробилась.
Губы жгло. Кожу тоже.
Прикосновения впечатались невидимыми татуировками. Я терла их, терла, но смысл?
— Стороны обзвони. Переноси на следующую неделю. Времени сегодня нет.
У меня сердце ускорилось. Формально так делать нельзя: для переноса рассмотрения должны быть основания, но… По хмурому взгляду прочитала, что этот момент лучше не уточнять.
— Кого не устраивает — могут подать ходатайство о рассмотрении без присутствия сторон.
Я покивала, Тарнавский, дав распоряжения, ушел к себе к бесконечным томам материалов. С помощью я, конечно же, не лезла.
Весь день — на иголках. В ожидании, когда снова ворвется в мой маленький хрупкий мир.
Сходила к Марку. Обзвонила стороны. Трижды замерев следила, как смерч имени Тарнавского проносится мимо.
Сжатые губы, рваные движения и абсолютное игнорирование — более чем понятные маркеры, что лезть не надо.
И вроде бы ура: я добилась того, о чем мечтала, полный игнор не позволит исполнять задания Смолина, но на душе как-то… Не очень.
Пол дня потрачено не на работу, а на загадочно-дурацкую переписку с Лизой. Она без остановки рассказывает мне, что было после того, как я уехала. Миллион раз спрашивает, когда мы встретимся в следующий раз. Уточняет, до скольки работаю сегодня. Я кое-как отвечаю, но встречаться не хочу. Искренне тоже ничем не делюсь.
На вопрос, оценил ли судья мой внешний вид в пятницу, закатываю глаза.
Оценил. Тоже, наверное, как и водитель такси, посчитал пьяненькой шлюшкой. Не воспользовался. Отправил отсыпаться.
Это благородно.
Потерять невинность у стены и не трезвой — такое себе.
Или если с любимым — то и так хорошо?
Бессмысленный вопрос. Моя девственность все так же в безопасности. Кстати, надо будет позвонить маме.
Отсиживаю последние минуты своей «смены» в худших традициях работников государственных структур: откинувшись на спинку кресла, покачиваясь на нем и с улыбкой пялюсь в экран своего телефона, когда смерч снова влетает в приемную.
Сердце подскакивает в горло. Я сажусь ровно и откладываю мобильный. За каждым моим движением следит внимательный взгляд.
Тарнавский все такой же хмурый. Он хотя бы раз за день улыбнулся? Не знаю…
Придумываю, наверное, но кажется, будто задерживается на блузке. Под ней — плотное белье. Сама она
