Любовь по требованию и без… - Дарина Ромм
Нет уж, такое продавать нельзя. Если у меня когда-то будут дети и начнут меня чем-нибудь бесить, я буду в эту квартирку приезжать и вспоминать, что чувствовал, когда этот урод моим воспитанием занимался.
Он замолчал, глядя куда-то поверх моей головы и не двигаясь. Только широкая грудь тяжело ходила под толстым свитером.
– Нет, сестренка, нельзя такую память уничтожать, – отмер, наконец. Перевел на меня взгляд и с ненавистью процедил. – Тебе ведь тоже надо помнить, как папаша к тебе по ночам шлялся. Как лапал тебя, зажимая в углах все той же квартиры. И постоянно требовал, чтобы ты его любила.
Ты ведь тоже не хочешь об этом забывать, а Снежиночка? Ведь только этой ненавистью живешь, и ничем другим. Ничего больше в тебе нет, никаких других чувств. Даже если ты изображаешь любовь, в тебе ее нет, все свободное место ненавистью занято.
Я стояла и слушала, глядя в искаженное злостью лицо брата. Пыталась открыть рот и сказать, чтобы он заткнулся, и не могла. Почему-то тело отказывалось меня слушаться, застыв камнем. Только в ушах отчаянно билась кровь, заглушая все остальные звуки.
– Или ты закроешь свою пасть или пойдешь сейчас нахуй. Ты, блядь, не видишь, она уже зеленая стоит! Сейчас в обморок хлопнется, – оборвал Сашкин монолог голос Эрика.
«Откуда он взялся, его же не было? Сколько успел услышать?» – я попыталась заставить свое тело двигаться. Мне уйти бы… Одной побыть.
Ноздрей коснулся аромат Эрика, совсем близко, а следом он подхватил меня на руки. Прижал, как маленькую к груди, и понес по лестнице наверх. В спальне осторожно, словно боялся разбить, положил на кровать и принялся стаскивать с меня одежду.
Я не помогала и не мешала, просто лежала безвольной, замерзающей куклой, поднимая руку или сгибая ногу, когда Эрик давал команду.
Раздев меня, Эрик в два движения стянул с себя всю одежду, занырнул ко мне под одеяло и крепко-крепко прижал к своему голому телу.
Принялся гладить по спине. С силой, словно пытался снять с меня кожу, растирал мне руки и плечи. Трогал лицо. Целовал щеки, полуприкрытые веки, уголки губ.
И все время что-то говорил. Шептал слова. Что-то напевал, какую-то песенку с нежным мотивом. И снова просто говорил. Наверное, опять на испанском, потому что я ничего не понимала, ни одного слова. Только совершенно точно знала, что это слова о любви…
Прижимаясь к его обжигающе-горячему телу, чувствуя на себе его руки, слушая голос, я все-таки начала согреваться…
– Скажи по-русски, – попросила тоже шепотом. Подняла руки, обняла его шею, уткнулась в нее губами. Задышала широко открытым ртом, чувствуя, что задыхаюсь от нехватки кислорода в моих стянувшихся от напряжения легких.
И когда во мне почти не осталось надежды, услышала:
Ты всегда была смыслом моего существования.
Обожать тебя было для меня одержимостью.
И в твоих поцелуях я находил
Тепло, которое у меня вызывало
Любовь и страсть. (*)
______________
(*) – песня Х. Иглесиаса «История любви»
Глава 41
Настоящее время… Эрик Раевский
– Расскажешь мне? – спросил негромко, боясь спугнуть ту хрупкую птичку доверия, что, наконец, прилетела и начала боязливо вить между нами свое гнездышко.
Снежка повозила губами по моей шее, тронула розовым язычком ключицу, заставив меня сцепить зубы, чтобы не начать тут же ее тискать и лапать.
Мне всегда хотелось ее трогать, даже не в целях заняться сексом, хотя этого с ней хотелось всегда. Просто нравилось прикасаться к ее шелковой коже. Проводить по хрупкой спине вверх от круглой попки до шеи и нежного затылка, чувствуя подрагивание позвонков под пальцами. Прикасаться к тонким запястьям и обводить чуть шершавые острые локотки.
Просто нравилось и все, без всякого секса.
– Снежа? – позвал ее.
Она хихикнула и, подняв ко мне лицо, прошептала:
– Вот скажи мне, почему наши самые откровенные разговоры всегда происходят в постели, когда мы с тобой лежим голые?
– Наверное, потому что голенькая ты очень красивая. Я растекаюсь от тебя и становлюсь милым и доверчивым, – надеюсь, моей плотоядной ухмылки ей было не видно.
– Давай, Снежа, рассказывай, – выдохнул, подтягивая ее к себе, чтобы не видеть смеющиеся губы, которые хотелось срочно поцеловать. – Твой отец приставал к тебе в детстве?
– Ты услышал, да? – спросила ровным голосом.
– Угу, и услышал, и еще раньше догадался. Когда у тебя первый раз ночной кошмар случился.
Она уткнулась лицом мне в шею. Долго молчала, почти не дыша, потом заговорила еле слышно:
– Это не первый кошмар. Я их почти каждую ночь видела. Лет с тринадцати. Только когда я с тобой была, мне почему-то не снилось, как он приходит ко мне.
– Я сумасшедшая, Эрик, – сказала совершенно спокойно. – У меня даже диагноз есть.
– Это я давно понял, – промычал я, принимаясь кончиками пальцев рисовать узоры на ее лопатках. – Нормальная со мной не связалась бы. Рассказывай дальше…
– Мне было десять, когда он пришел первый раз. Сашка тогда был в каком-то летнем лагере, а мама уехала в командировку. Она часто уезжала, и мы оставались с ним одни. Тогда он и принимался нас воспитывать. При маме боялся. Он вообще при ней был нормальным. Отлично изображал строгого, но любящего отца.
– Ш-ш-ш, не трясись, – зашептал ей на ушко, почувствовав, как по ее телу прошла волна дрожи. – Я с тобой в постели и голый, значит, кошмаров не будет, можно не бояться. Что было дальше?
– Он пришел и начал поправлять мне одеяло. Приговаривал, что в августе ночи прохладные, и я могу простудиться, если не укроюсь, как следует. Я была так рада, что папочка решил позаботиться обо мне. Думала, что это от любви. Представляешь?
Она резко вздохнула и судорожно стиснула пальцы, лежавшие на моем плече. Я накрыл их своей ладонью, успокаивая.
– А потом папочка стал гладить мне ноги и спрашивать, люблю ли я его. Я, конечно, сказала, что да. Это был последний раз в моей жизни, когда я говорила про любовь.
Она помолчала, явно набираясь сил.
– Он гладил и гладил. Добрался до бедер. И знаешь, что самое ужасное? – она подняла на меня глаза. – То, что мне было приятно.
И опять замолчала.
– Это потом, когда он ушел, до меня стало доходить, что произошло. Я лежала в кровати, закутавшись в одеяло, и скулила от ужаса, потому что прекрасно поняла, чего он хотел от меня. Но ведь он мой папа!
