Простые слова (СИ) - Гордеева Алиса

Его молчание, как спасение. Впервые, так проще. Впервые оно придаёт мне смелости.

Подушечки пальцев горят огнём, когда неумело начинаю обводить каждую линию узора, медленно продвигаясь ниже. И снова перед глазами проносятся обрывки детских воспоминаний: тёмная подсобка, незнакомый мальчишка и наши обещания, которые стерлись из памяти с первыми лучами солнца.

— Довольно! — хрипит Ветров и грубо скидывает мою ладонь со своего плеча. Я зашла слишком далеко: забыла, кто передо мной, наплевала на свои принципы и абсолютно упустила из вида, что у Ветрова есть любимая девушка.

Сава отступает в сторону. Криво улыбается и совершенно точно готовится ткнуть меня носом в суровую реальность.

— Почему тогда, в моей комнате, ты разрешил мне задать тебе только три вопроса? — тараторю, опережая претензии Ветрова. Сегодня я наломала достаточно дров — поздно сворачивать назад!

— Надеялся, что ты вспомнишь, но в твоей голове, Нана, вечный сквозняк, — скалится парень. От милого, домашнего мальчика, что забавно коверкал слова ещё несколько минут назад, не остаётся и следа.

— А если я скажу, что вспомнила, заберёшь свои слова обратно?

— Заберу!

— Я тебя вспомнила, Ветров! Ты — Ураган, мой друг по темноте из далёкого детства.

Глава 16. Зависим

Савелий.

«Я тебя вспомнила, Ветров», — слова Наны обжигают слух, разрядами в двести двадцать сотрясая тело. Разве не этого я хотел? Не эти её слова мечтал услышать? Тогда отчего всё сковало внутри стальными скобами, а рой шальных подозрений отравляет разум?

— И давно? — не узнаю свой голос. И без того низкий для моих семнадцати, сейчас он спустился ещё на несколько октав. — Давно ты о нас вспомнила?

— Когда в темноте ты сел рядом, а потом заговорил про крыс, — неуверенно отвечает Марьяна и теребит край коротких шорт. Она опять слишком близко. Взволнованно дышит и по-детски грызёт ногти. Огромными глазищами заглядывает прямо в душу и даже не представляет, как переворачивает мой мир здесь и сейчас. А он, этот самый мир, нужно сказать, давно трещит по швам!

Я никогда не влюблялся. Было как-то не до того. До детдома вообще считал, что любовь — это не про меня! Глупое чувство, лишающее человека разума и воли. Я смотрел на влюблённых пацанов из старшей хоккейной лиги и откровенно над ними потешался! Да и как не смеяться, когда здоровенный лоб, способный с локтя уложить на лопатки нападающего чужой команды, после игры сюсюкал с какой-нибудь расфуфыренной куклой, талым эскимо растекаясь у её ног. Едва сдерживая рвотные позывы, в такие моменты я обещал сам себе, что никогда не позволю какой-то там девчонке отравить мою жизнь.

Впрочем, попав в интернат, сдержать данное себе слово оказалось проще простого. Детский дом — это вообще не место для любви. Она обходит его стороной, как прокажённого больного! Нет, конечно, я общался со сверстницами и порой весьма откровенно, но никогда не чувствовал и малой доли того, что сейчас сводит меня с ума!

Я спрашиваю у Наны, когда она меня вспомнила, а сам пытаюсь понять, когда стал зависим от неё. В ту ночь на кухне или в момент удара подушкой по ушам? А может, на физике, когда впервые смотрел в её глаза вживую? Нет! Всё случилось немного раньше. В начале лета. В сером убогом кабинете Ольги Владимировны, директрисы нашего детдома, когда та, разложив перед моим носом фотографии семьи Свиридовых красочно расписывала преимущества переезда. Наивная, она уже не знала, как от меня избавиться, а я смотрел на подросшую девчонку с обезьяньим именем и уже тогда был готов на всё. Вот только я не учёл, что Нана за эти годы сильно изменилась и, к сожалению, не только внешне.

Беспощадный коктейль из её красоты и нескрываемого отвращения, проблесков человечности и унизительной жалости, трепетных касаний и лжи слишком убийственный для меня одного. Я запутался! Устал ошибаться, разочаровываться и постоянно прятаться за доспехами плохого парня — я не такой! Сложный, противоречивый, молчаливый и настырный — да! Но грубый и подлый — никогда! Однако рядом с Наной я перестаю быть собой!

Запускаю пятерню в волосы и жадно пытаюсь их вырвать! Чёрт! Как же меня ломает! От наивного её взгляда, который в любую секунду грозит придавить тонной высокомерия; от её ангельского личика, за которым так мастерски скрывается настоящая мегера; от касаний, таких нежных и ласковых, что кожа горит огнём, а мозги плавятся и стекают не туда.

Я слабак! Я снова готов дать ей шанс, хоть и знаю, что пожалею! Уже оступался и не раз! Потому и делаю шаг вперёд и десять назад. Потому и клянусь себе выкинуть её из головы, а сам не могу заснуть, понимая, что она ворочается за стенкой. Схожу с ума от ревности и ненавижу себя за слабость. Нарушая клятву, долбанным мороженым таю у ног Наны, стоит только девчонке коснуться меня взглядом. Хочу оберегать её, защищать, быть всегда рядом. А потом падаю, больно ударяясь о реальную жизнь!

Стоит признать: я понятия не имею, какая Нана настоящая! Та, что хамит и унижает, или та, что сейчас стоит передо мной и как заведённая кусает губы? За эти летние месяцы я слепил её образ из обрывков воспоминаний и фотографий, которые нашёл в её комнате, и наверно, ошибся: Нана в жизни совершенно другая, непохожая на себя в прошлом, а тем более, на девочку из моих снов. Меня распирает от желания схватить эту лживую обезьянку за плечи и вытрясти из неё правду, а вместе с ней всю злобу и заносчивость, чтобы снова увидеть в Марьяне Свиридовой мою Нану! Ту самую девочку, смелую и отважную, честную и отзывчивую, которая была моим светом все эти чёрные годы.

— Ты опять молчишь, Ветров! — несмело упрекает она и поджимает губки. Старается на меня не смотреть и продолжает мять джинсовую ткань шорт. Нам обоим неловко. Вдвоём. Наедине. В этой тесной гостиной необъятных размеров, где каждый глоток кислорода пропитан нашим смущением.

— А разве ты о чём-то спросила? — Губы невольно расползаются в улыбке. Смешная! И почему она всегда ворчит, когда я молчу?

— Ты обещал, что заберёшь свои слова обратно!

Боже, да когда она уже перестанет кусать губы! Такие нежные, аккуратно очерченные и слегка припухлые, они так и манят попробовать их на вкус! И снова в груди неприятно ёкает: пока я мечтаю, Булатов уже давно всё распробовал.

Отворачиваюсь. С силой сжимаю и разжимаю пальцы, разгоняя по телу кровь. Мне нужно отвлечься! Не думать о Нане, забыть о Булатове, вспомнить о себе!

— Раз обещал, значит, забираю! — Взглядом цепляюсь за фарфоровую статуэтку на полке.

— Все? — пищит за спиной Марьяна.

— Что «все»? — Неосторожно оборачиваюсь на тонкий голос и пропадаю в шоколадной бездне её глаз.

— Все слова забираешь?

Нана смотрит на меня неотрывно и доверчиво. Так по-настоящему и искренне, что посылаю лесом все опасения и позволяю себе поверить, что здесь, в эту самую минуту, вижу Марьяну настоящей! Заглушаю скрипучий шёпот интуиции, уверяющей, что ещё не раз пожалею о своём решении, и, полностью развернувшись к девчонке, игриво щёлкаю ту по вздёрнутому кончику носа пальцем.

— Все! — Не спешу отдёргивать руку от её лица и осторожно убираю за ухо выбившуюся прядь волос. — Я забираю назад все слова, Нана, которые когда-то тебя обидели.

— Я тоже, — заворожённо бормочет в ответ и снова впивается белоснежными зубками в алую мякоть нижней губы. — Мир?

Улыбаюсь и хочу кивнуть, но трель дверного звонка меня опережает.

— Пицца, — произносим враз.

Нана бежит в прихожую встречать курьера, а я — на кухню. Ставлю чайник и накрываю на стол, а позже невольно зажмуриваюсь, вдыхая аромат принесённой на кухню «Маргариты».

— Ветров, у меня сейчас желудок сам себя съест, а ты спишь! Доставай тарелки! — командует мартышка и выставляет на стол три коробки с пиццей.

— Куда так много? — Приподнимаю брови, попутно выполняя приказ Наны.

— Будем навёрстывать упущенное, Сава! — Пожимает плечами и втягивает носом ароматный, пропитанный плавленым сыром и свежеиспечённой булкой воздух. — Чувствую, мы ещё за добавкой побежим!