Право на одиночество (СИ) - Шнайдер Анна

Да, слышал бы Максим Петрович её тогдашние умозаключения… Как она смотрелась в зеркало, рассуждала о том, что ей «двадцать четыре года, уже старая», «он красивый и богатый», «может, выйти замуж чисто в качестве эксперимента…» Но в итоге Светочка, слава небесам, решила, что не хочет выходить замуж без любви.

– Наташа, – взгляд Громова был серьёзным, – а вы вообще верите в любовь?

Ого, какую тему он завёл. Но на этот вопрос я нашла ответ ещё в раннем детстве. И он, по-моему, удивил Максима Петровича.

– Я не могу не верить.

Молчание. Я поймала на себе озадаченный взгляд Громова и улыбнулась.

– Я немного не понял…

– Максим Петрович… Я не могу не верить, потому что я видела любовь, я с ней выросла. Мои родители… искренне любили друг друга всю жизнь. Их путь друг к другу был долог и тернист, но в итоге они получили то, чего заслуживали – взаимную нежность, доверие, уважение. Я с рождения, каждый день, видела доказательства того, что любовь есть на свете, – я вздохнула. – Поэтому я не могу в неё не верить.

Некоторое время Громов молчал, задумчиво жуя салат. А я… погрузилась в воспоминания.

Мне семь лет. У мамы проблемы на работе, и она лежит, грустная, на диване в комнате. Папа садится с ней рядом, и молча, очень нежно, гладит её волосы и плечи.

«Лизхен, милая, – он всегда звал маму Лизхен, и в этом было что-то, восхищавшее меня. Это прозвище всегда казалось мне похожим на сахар… – Всё образуется…»

Четыре года спустя. Мама отравилась на корпоративной вечеринке, её тошнило до трёх ночи, а потом всё-таки вырвало. Я помню выражение лица папы, когда он помогал ей придерживать тазик. Ему не было противно, а в глазах было сочувствие…

Мне четырнадцать. Я случайно вошла в комнату и застала родителей за нежным поцелуем. Руки мамы лежали у папы на талии, а он держал её лицо в ладонях… И мне на один краткий миг показалось, что они всего на пару лет старше меня самой…

– Наташа? – голос Громова вторгся в мои воспоминания. Я посмотрела на него, пытаясь вытеснить образы мамы с папой.

– Ваши родители… они живы?

Горько усмехнувшись, я покачала головой.

– Нет, Максим Петрович, – мой голос был хриплым. – Они умерли три года назад. Погибли в автокатастрофе.

Громов отложил вилку и нож и потянулся к моей руке. Его рукопожатие было крепким, но нежным.

– Мне жаль, – тихо сказал он, сочувственно глядя на меня. – Теперь я понимаю, почему вы такая.

– Какая? – спросила я тихо, боясь пошевелиться. Только бы руку не отпустил…

– Спящая красавица, – Громов улыбнулся. – Вы… слишком взрослая для своего возраста. Слишком спокойная… самостоятельная. И очень, очень грустная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В этот момент моё ледяное сердце обливалось кровавыми слезами. Никто и никогда, кроме Ломова, не говорил со мной с таким сочувствием в голосе. Никто и никогда не гладил так мои пальцы – в этом не было ничего пошлого, просто лёгкие касания. Но через мою руку как будто что-то вливали… что-то очень хорошее, тёплое, любящее. Как будто ты упал, разбил колёнку, и вдруг пришла мама и крепко обняла…

– Я хочу рассказать вам одну историю, чтобы вы понимали… – продолжил Громов, не отпуская моей руки, и я была ему за это очень благодарна. – Чтобы вы понимали, как же вам повезло. Такие родители, как у вас, даны далеко не каждому человеку. Многие дети растут в семье без папы или мамы, или они постоянно друг с другом ссорятся.

-Мои же родители… Они сильно отличались от ваших. Мама была очень хорошей женщиной, но слишком мягкой и доброй. А отец, наоборот, был жестоким человеком. И он держал её в ежовых рукавицах. У мамы не было друзей или подруг, она не работала, всегда сидела дома, потому что отец никуда её не отпускал. Он даже, – Громов вздохнул, – бил её.

– За что? – возмутилась я.

– Из ревности. Мама была очень красивой женщиной, на неё заглядывались. Мы-то с вами прекрасно понимаем, что никто не может быть застрахован от страстных взглядов и приставаний. Вы же не виноваты в том, что на вас обратил внимание Томас Бриар… Но отец этого не понимал. А может, и понимал, просто ему нравилось причинять маме боль. Впервые на моих глазах он ударил её, когда мне было всего семь. Я кинулся на отца, но он отшвырнул меня, и в тот день я поклялся, что когда-нибудь смогу побить его, – на лице у Громова промелькнула горькая усмешка. – Мама записала меня на занятия по восточным единоборствам. Вы всё удивлялись, почему я так легко и быстро отправил в нокаут вашего несостоявшегося насильника… А я просто этим занимаюсь с семи лет, Наташа.

– И вы… – я сглотнула, – вы побили своего отца?

Несколько секунд Громов молчал. Я видела, как он сжал вторую руку – так, что побелели костяшки пальцев.

– Мне было восемнадцать, я учился на первом курсе… Пришёл домой после института, а тут отец орёт на маму. И когда он ударил её, я кинулся на него, всего несколькими ударами я отправил его отдыхать у стеночки… Мы с мамой собрали вещи и ушли из дома. Почти год жили у её брата, а потом он помог нам купить квартиру… Отец пытался вернуть нас поначалу, но после разговора со мной передумал. И ещё через год он умер.

Схватив бокал с вином, Громов выпил его залпом и закашлялся.

– А ваша мама? Она… больше не вышла замуж?

– Какое там, – Максим Петрович хмыкнул, – она до конца жизни от мужиков шарахалась, как от бубонной чумы. Не желала ни с кем разговаривать, кроме меня и брата, даже слесарей и электриков посылала на три буквы. Мама очень помогла нам с женой, когда родилась Анжелика, да и с Алисой тоже…

С женой… я вздрогнула и отняла у Громова свою руку. Он немного удивлённо посмотрел на меня.

– Наташа, что с вами?

– Просто… немного жутко, – я даже почти не соврала. – Ваша мама уже умерла?

– Да, три года назад.

Громов смотрел на меня как-то странно. Словно понял, почему я отняла руку… но нет, этого просто не может быть.

– Видите, Наташа… не каждому в жизни так повезло с родителями. А ваши были прекрасными. Я понимаю, вы скучаете по ним. Но нужно жить дальше.

– Я и живу, – огрызнулась я, отодвигая пустую тарелку.

– Живёте, – и Громов, воспользовавшись случаем, снова взял мою руку. – Но вы ничего не чувствуете, Наташа. Ваше сердце продолжает биться, но вы закрыли его от любых привязанностей, потому что больше не хотите испытывать боль от потери любимых. Вы как спящая красавица – да, вы живы, но… вы спите.

– И что? – я не понимала, к чему он клонит.

– Вам нужно проснуться.

Проснуться… если бы я ещё знала, как. Но вслух сказала иное.

– Зачем? – тихо спросила я. Громов, кажется, слегка удивился. – Зачем мне просыпаться? Родители – это единственные люди, которые никогда бы меня не предали. Но они ушли навсегда. Зачем мне просыпаться и открывать своё сердце кому-то ещё, постоянно ожидая, что он либо уйдёт, либо предаст? Я не выдержу больше… лучше не привязываться, не чувствовать, не любить…

Он смотрел на меня с такой нежностью и таким сочувствием… И меня внезапно начало это бесить. Да и вообще, почему я тут рассуждаю о своей жизни со своим же начальником?

– Максим Петрович, – я попыталась улыбнуться, кажется, получилось кривовато. – Пожалуйста, оставьте эту тему. Это моя жизнь, и я проживу её так, как мне хочется.

В последний раз сжав мои пальцы, Громов убрал руку. Жаль…

– Простите… я вас не обидела?

– Нет, Наташа, – он покачал головой. – Мне не на что обижаться.

Я вздохнула с облегчением.

– Есть только одна вещь, которую я хотел бы вам сказать. Вы… всегда можете довериться мне. Я никогда вас не предам, обещаю.

Я посмотрела в серые глаза Громова и поняла, что верю ему.

Ночью мне снились родители. Мы вместе собирали землянику. Мне было всего десять, впереди ещё половина школьных каникул, а дома меня ждала интересная книжка…

– Лизхен, Наташик, бегите сюда скорее! – кричал папа. – Здесь целая поляна!..