Бывший муж (СИ) - Шайлина Ирина
— Малышка, — в голосе Даши огорчение. — А что такое? Для зубов рано еще, у меня у самой вылезли в четыре месяца, но Кате и столько нет…
— Выписывайся, увидишь.
Я не очень любезен. Но — я устал. Не только из-за Катьки, ее я как данность уже воспринимаю, я привык к тому, что маленькая дочка есть, скорее дико уже представить свою жизнь без нее. Я устал балансировать на краю. И скоро просто упаду в пропасть под названием Яна. Ухну весь, целиком и буду наслаждаться этим. А Даша — соломинка, которая могла бы меня удержать. Но ее мысли сейчас заняты не мной.
— У Ильи рак, — напоминаю я. — Я тебе говорил.
Морщит лоб — вспоминает. Я и правда говорил. Она забыла. Даша не плохая — она слабая. Когда-то это казалось просто идеальным, с Яной мы не жили, а просто ломали друг друга, оба слишком упертые, чтобы уступить. А Даша — уступала. Теперь я не знаю, что с этим делать. Она не хочет сражаться не только со мной. Со своей болезнью тоже. У нее нет на это сил. Я понимаю — но принять, когда ночью младенец плачет сложно.
— Наверное, говорил, — соглашается она. — Прости.
Закрываю глаза. Не от злости — от бессилия. В этой палате я бессилен.
— Катюша подходит ему, как донор. Даша, я намерен дать согласие на пересадку ее материала Илье.
Теперь Даша садится уже полностью. Округляет удивленно рот, растерянно и даже как-то беспомощно хлопает ресницами. Мне ее жаль, искренне жаль.
— Но она же такая маленькая…
Мне даже хочется, чтобы Даша дала мне отпор. Хочется почувствовать в ней силу. Спорить, убеждать. Я настою на своем, но — она мать. Она имеет право на мнение.
— Забор материала будут производить щадяще.
Дашка смотрит на свои руки. Комкает пальцами простыни. Палата отдельная, комфортабельная, белье дорогое. Комкает — потом разглаживает. Раз за разом.
— А если я откажусь, Слава?
Сейчас — шоковая терапия. Я искренне надеюсь на то, что страх за ребенка пересилит в ней страх перед ее недугом, каким бы он не был.
— Даша, ты асоциальна. Ты отказываешься от контактов со специалистами. Бог мой, ты боишься ходить! Я могу признать тебя недееспособной и тогда твоего разрешения не потребуется.
Встречает мой взгляд. Вспоминаю, какой стальной он у Янки бывает. Когда кажется даже, что сломалась. Когда нет сил. А она…может просто ребенка в охапку взять и уйти, оставляя за спиной пепелище.
— Но она же и твоя дочка, Слава!
— Илья тоже мой сын.
Лицо Даши морщится — плачет. Я подхожу ближе в постели, сажусь на корточки у женских ног, колено опять хрустит. Мне хочется, чтобы Даша сразилась со мной, но она вновь уступает.
— Все будет хорошо, — говорю я, глажу жену по голой худой коленке, торчащей из под длинной футболки. — Я тебе обещаю. Кате не причинят вреда. Хочешь, я съезжу в твое любимое кафе и привезу тебе что-нибудь на вынос?
— Хочу супа из лосося со сливками, — улыбается Даша сквозь слезы.
Выбрасывает из головы и моего больного сына, и свою маленькую дочь. Я съезжу и привезу этот суп. А по дороге буду размышлять над тем, что как-то вместо жены вдруг получил еще одного ребенка. Которого нужно баловать, чтобы он улыбался. Оплачивать палату, потому что дите боится из нее выходить. И не в деньгах дело, если бы только в них, как все просто было бы…
Елагин караулил меня вечером у офиса. К тому времени я плодотворно отработал рабочий день, пытаясь забыться хотя бы в работе, переговорил с Ильей по скайпу. Яна еще не рассказала ему про Катю, правильно, сначала проведем последние тесты на совместимость, решим все бюрократической вопросы. Я улыбался сыну, и во мне почти не было горечи — все же хорошо будет, не правда ли? И поверил в это, а тут, нате, получайте — Елагин.
Это я не мог за ним следить, мои возможности упирались в бетонный забор, за которым он был и царь, и бог, и владетель всея земель. В этот товарищ давно знал и где я живу, и где я работаю.
— Ярослав!
Я с сожалением думаю о том, что нельзя вот так взять и просто сделать вид, что я его не слышу и не вижу, хотя соблазн велик. Сесть бы просто в автомобиль и уехать, тем более время поджимает, скоро няню отпускать.
— Я с Яной говорил, — продолжает Елагин. — Ярослав, дочь и внук это все, что у меня есть.
И молчит. Когда-то Яна и Илья тоже были для меня всем, однако сей факт Елагина нисколько не смущал. Да, я признаю, что мы с Яной сами дров наломали, но если бы не ее отец, у нас хотя бы шанс бы был все исправить.
— И? — я молчу, жду продолжения.
— Чего ты хочешь? У меня много денег, Янка не берет, мне и тратить не на что… Я заплачу, Ярослав. Сколько нужно. Если нужно будет очень много, я достану, просто назови цифру. Ты же бизнесмен, ты знаешь цену деньгам, и чтобы между нами в прошлом не было…
У меня такое ощущение, что я в дерьмо наступил. Гадко, мерзко. Господи, неужели Елагин и правду думал, что я начну спекулировать собственными детьми? Заставляю себя сделать глубокий вдох — не хватало устроить сцену на собственной же парковке. Говорю себе — ради мелкой Катьки, ради Ильи, я бы тоже унижался. Правда менее гадко не становится, и я позволяю себе сказать фразу, которая на языке много лет крутилась.
— Пошел ты на хер, Елагин.
Глава 19. Яна
Теперь меня тянуло туда, словно магнитом. Начинало казаться, что в мире есть всего две точки притяжения. Первая — мой сын. Вторая — квартира в которой жил мой бывший муж и его маленькая дочка. Та, которая могла спасти моего мальчика.
Я начинала думать, что отец и Ярослав были правы, настаивая на сменных вахтах с медсестрой. Я не могла без сына долго, но и там не могла, там, в больнице, я умирала. Улыбалась и выживала только сына ради. Мне нужны были передышки, чтобы вспомнить, как пахнет обычный, городской, отнюдь не стерильный воздух.
— В жизни бы не подумала, что ты такой лопоухий, — улыбнулась я.
Погладила сына по гладкой, совершенно лысой голове. Волосы не выпали, нет — мы их сбрили. Слишком страшно было смотреть на их постепенное осыпание, но избавиться от длинных, с завитками на кончиках волос тоже было непросто. Но мы решились. Я все же спрятала прядь — унесу с собой. Так просто выбросить не могла, я вообще в этом состоянии была готова хранить все, что имеет хоть какое-то отношение к сыну, словно это помогло бы ему крепче цепляться за жизнь.
— Смешной, — недовольно сказал Илья. — Как тети Надин Ванька.
Ванька, сын моей подруги был известен тем, что у него почти до трех лет отказывались волосы расти — только едва заметный младенческий пух. А Илья и правда смешной был — уши топорщатся, трогательно розовые, солнышком подсвеченные.
— Новые вырастут, — уверенно сказала я, стараясь заразить своей уверенностью сына. — Я когда маленькая была, осталась у бабушки на лето, и подцепила вши. И она меня побрила, представляешь? А я девочка! И в садик я потом пошла с бантиком на лысой голове.
Илья звонко рассмеялся. Ради того, чтобы он смеялся, я готова была на голове ходить. Да что там говорить — я бы эту голову побрила, стань ему от этого легче. Но мне кажется, он уловил это мое настроение — беспечной, дерзкой надежды. Мы оба ею жили, правда, про Катюшу сын еще не знал.
— Бластер отняли, — пожаловался он.
И правда, несмотря на коммерческую палату, ничего лишнего сюда проносить не разрешалось, что сына очень печалило. Я на часы посмотрела — сейчас придет медсестра и опустит меня с поста. Я уйду с облегчением — невозможно уходить отсюда иначе. И одновременно, все два дня выпавшей мне свободы буду рваться сюда же, обратно. Потому что тут моя жизнь.
— Как только станет можно, — обещала я. — Заведем щенка. Самого лопоухого в мире.
Илья улыбнулся. Я попрощалась с ним и пошла прочь, оставляя с ним кусочек себя — всегда так было и всегда будет. Я пыталась работать все эти недели, правда большей частью из дома. Мысль о том, что снова придется быть на содержании мужчин, претила — не для того я столько сил на самостоятельность потратила. Впрочем, в отношении сына моя гордость была куда более гибкой — ради него я бы на коленях ползала. Поэтому я спокойно смотрела на то, как Ярослав оплачивает счета в клинике. Не знаю даже, какими были цифры, но предполагаю, что высокими.
